Зачем исследовать нейтрино и почему для этого нужно идти в горы? «Ведь Эльбрус из самолета видно здорово», – пел когда-то Владимир Высоцкий. Но находятся люди, которых тянет в горы, хотя это рискованно, и не всем понятно зачем. Кто-то идет за горными красотами, кто-то испытывает в горах свой характер, а кто-то живет в этих краях долгие годы, занимаясь наукой. Что это за наука и почему её нельзя делать в большом городе? Какие уникальные знания она для нас открывает? Как их можно применить на практике? Об этом рассказывает Максим Валентинович Либанов, директор Института ядерных исследований Российской академии наук, доктор физико-математических наук, профессор РАН.
– Максим Валентинович, внимание научной общественности в последнее время приковано к исследованию нейтрино, неуловимых солнечных частиц, которые, оказывается, в огромном количестве попадают на Землю, хотя мы об этом даже не догадываемся. Почему это так важно? Зачем нам нужно знать о нейтрино как можно больше?
– Физика нейтрино – это очень интересная область. Частица загадочная, начиная с истории её открытия. Где-то в начале XX века ученые обнаружили радиоактивные распады ядер. Но в этих распадах не выполняется закон сохранения энергии, импульса, а это фундаментальные законы. Люди начали всерьез обсуждать: не выполняется закон сохранения энергии, как быть? Сейчас, если ты будешь утверждать, что закон сохранения энергии не выполняется, тебя сочтут маргиналом. А тогда спокойнее к этому относились.
И Паули тогда предположил, что, возможно, есть частица, которую мы просто не видим. Она улетает, уносит энергию, и из-за этого мы наблюдаем нарушение закона сохранения энергии. Причем он это сделал в неформальном письме к конференции по физике в Тюбингене, неофициально, потому что берег свою репутацию. Назвал ее нейтроном. Предложил такое название, потому что эта частица должна быть незаряженной — нейтральной, с электромагнитным полем не взаимодействующая, а значит, и не детектируемая.
Конференция отнеслась к этому скептически. Через два года Чедвиком была открыта новая нейтральная частица, но гораздо более массивная, чем та, что была предсказана Паули. Чедвик, по-видимому, не знавший о письме Паули, назвал её тоже нейтроном. А еще через два года Ферми разработал теорию распада и назвал частицу, предсказанную Паули, нейтрино, что можно перевести с итальянского как нейтрончик.
Это был 1934 год. Впервые же нейтрино обнаружили только в 1956 году. То есть прошло 20 с лишним лет, и это свидетельствует о том, что очень сложно поймать эту частицу. Она практически не взаимодействует с нами. Солнечные нейтрино, рождающиеся в результате термоядерных реакций в Солнце, только часть всех нейтрино, которые мы видим в природе.
Но через нас с вами в действительности проходит громадный поток солнечных нейтрино — квадриллион нейтрино в секунду, десять в пятнадцатой степени! Но мы их не замечаем. Свет мы видим, чувствуем тепло, можем загореть, а от нейтрино практически никакого эффекта.
Почему? Потому что оно очень слабо взаимодействует с веществом, но все-таки взаимодействует. Это, с одной стороны, означает, что сложно зарегистрировать, сложно изучить его свойства. А с другой стороны, эти свойства можно использовать для разных целей.
– Для каких же?
– Эта частица распространяется практически всегда со скоростью, близкой к скорости света. Практически как свет, хотя чуть-чуть медленнее, поскольку имеет массу. Поскольку нейтрино очень слабо взаимодействует с веществом, то самое первое, что приходит в голову, — можно с помощью неё передавать сигналы на очень большое расстояние или сквозь что-то. Например, можно сквозь Землю или сквозь воду. И это один из способов применить эту частицу в народном хозяйстве. Мы просто будем обмениваться нейтринным сигналом так же, как обмениваемся световыми сигналами, но при этом без преград.
Конечно, это будет не мобильный телефон. Такой компактный детектор, наверное, не построишь. Но если потребуется что-то передать так, чтобы сигнал не поглощался, то можно построить большой источник, детектор и передавать сигналы.
Технологии растут, и рано или поздно, я думаю, это будет сделано. Собственно, нейтринный сигнал уже был передан в экспериментальных целях в Америке в 2012 году. Передали с ускорителя в Фермилабе на детектор слово «нейтрино». Зашифровали, передали азбукой Морзе, расшифровали. Это был долгий процесс, но тем не менее это было сделано. Показали такую принципиальную возможность.
Второе, что можно здесь придумать, это то, что нейтрино, образуясь в ядерных реакциях, вылетает из ядерных реакторов. Можно фиксировать эти нейтрино. Зная их поток, энергию, можно судить, что происходит внутри ядерных реакторов. Обычными методами это сделать очень сложно, потому что туда обычный детектор не засунешь, чтобы посмотреть, что там горит или не горит, – там температура большая. А нейтрино нам об этом скажет.
Так называемый мониторинг ядерных реакторов тоже можно по-разному использовать. Можно в мирных целях. Просто задаться вопросом, что в конкретном ядерном реакторе происходит. А можно в военных или разведывательных целях. Если какая-то страна хочет произвести ядерное оружие, с неизбежностью у нее будет реактор, в котором будут выделяться нейтрино. И международная общественность может за этим удаленно следить и вскрыть эти секреты, если понадобится.
Конечно, всё это притягивает внимание к нейтрино с точки зрения прикладной физики. С точки зрения фундаментальной, здесь тоже очень много загадок, еще, наверное, больше, чем с прикладной.
– Какие же это загадки?
– Как мы сейчас знаем, «жизнью» элементарных частиц управляет Стандартная модель, за создание которой была присуждена Нобелевская премия, и за её существенный ингредиент, а именно механизм Хиггса, также была дана Нобелевская премия. Эта модель описывает все взаимодействия, на настоящий момент известные науке, кроме гравитационного, с единых позиций.
Сейчас считается, что Стандартная модель не может быть окончательной. Но тем не менее практически все явления, которые мы наблюдаем в физике элементарных частиц, она прекрасно описывает.
Есть единственная несогласованность. Может не единственная, но очень серьезная. Это то, что в Стандартной модели нейтрино безмассовые. Масса равна нулю. Написать ее теоретики не могут. Это запрещено симметриями Стандартной модели. А экспериментально было обнаружено, что нейтрино имеет массу.
– Насколько я знаю, её до сих пор не измерили.
– Саму массу не измерили, совершенно верно. Измерили разность квадратов масс. Попытки измерить саму массу продолжаются. Это означает, что мы не знаем полностью физику. Стандартной моделью мы просто так не можем описать массу нейтрино. Это означает, что есть физика за рамками Стандартной модели. Есть еще темная материя, которая в принципе также может быть связана с нейтрино.
– Знаю, что нейтрино – один из претендентов на роль темной материи.
– Да, одно время оно являлось основным претендентом. Сейчас космологические данные стали более точные, и само по себе нейтрино, наверное, исключено. А вот стерильные нейтрино еще имеют такой шанс.
– Стерильные нейтрино – это что-то другое? В чем разница?
– Есть три поколения частиц, три типа лептонов. Это электрон, мюон и тау-лептон. Открыты все эти три частицы. Они совершенно идентичны, имеют одинаковый электрический заряд, другие характеристики. Единственное, что их отличает – у них разная масса. Стандартная модель устроена так, что на самом деле нейтрино – это их партнеры, только незаряженные. Есть электронное нейтрино, мюонное и тау-нейтрино. Они умеют взаимодействовать с соответствующими заряженными лептонами и поэтому называются «активными нейтрино».
Однако эти электронно-мюонные-тау нейтрино не могут распространяться сами по себе, так как у них нет определенной массы. Частицы, которые имеют определенную массу и распространяются от точки к точке, являются смесью этих электронных, мюонных и тау-нейтрино. Можно сказать и по-другому: нейтральная частица, которая в результате взаимодействия рождается в паре, например, с электроном, является определенной смесью незаряженных частиц с разной массой. Такую смесь называют в данном примере электронным нейтрино.
Далее, такая смесь начинает распространяться. Но из-за того, что массы составляющих частиц отличаются, эти составляющие распространяются немного с разной скоростью. В результате в детектор приходит уже другая смесь, в которой можно обнаружить мюонное или тау-нейтрино. Такой эффект называется осцилляциями нейтрино. Если бы у нейтрино не было массы, такого смешивания не было бы: все безмассовые нейтрино были бы идентичны, и попросту нечему было бы смешиваться. Не было бы и осцилляций. Однако такие осцилляции были обнаружены, за что в 2015 году была присуждена Нобелевская премия. Это означает, что у нейтрино есть масса.
Но, как я уже сказал, массы нейтрино запрещены симметриями Стандартной модели. Это означает, что нам необходимо как-то модифицировать Стандартную модель, например, добавив в неё новые степени свободы, новые частицы, которые являются нейтральными и практически ни с чем не взаимодействуют. Такие частицы называются «стерильными нейтрино».
Единственное, что делают эти стерильные нейтрино – смешиваются с активными. Поиск этих стерильных нейтрино сейчас очень активно ведется, в том числе у нас в двух экспериментах – в Троицке и на Баксане. Все мировое сообщество этим занято. Это очень интересный вопрос. Россия здесь занимает лидирующие позиции. Будем надеяться, что их найдут, а это означает, в числе прочего, что у нас может появиться достойный претендент на роль темной материи.
– Максим Валентинович, о Троицком эксперименте мы уже писали. Очень многие писали и о Байкальском эксперименте, но вот про Баксанскую нейтринную обсерваторию как-то подзабыли, хотя, на мой взгляд, проводящиеся там исследования не менее масштабны и интересны. Чем там занимаются ученые?
– Баксанская нейтринная обсерватория – первая в мире и одна из двух функционирующих на данный момент. Это комплекс установок наземных и, что более важно, подземных, расположенных на большой глубине для исследования физики частиц. Нейтрино в первую очередь, а также астрофизики космических лучей.
Исследовать космические лучи, в частности их нейтринную составляющую, было предложено Моисеем Александровичем Марковым, наверное, в конце 50-х – начале 60-х годов. К тому времени уже было ясно, что должна быть такая составляющая, и ее необходимо исследовать.
В 60-е годы в Советском Союзе было принято решение построить такую обсерваторию. Инициатива была поддержана. Тогда еще нашего института не существовало. Это был ФИАН. Нужно было найти или построить шахту, тоннель, где можно было бы разместить оборудование.
– Для чего это было нужно? Зачем шахта и тоннель?
– Как я уже сказал, на нас с вами сыплется огромный поток частиц из космоса. И чтобы выделить слабый сигнал от нейтрино, нужно все остальное отсечь. Но остальное просто так не отсечешь. Обычные стены не помогут. Нужно залезть глубоко под воду или под землю. Нужна большая глубина. Кроме того, нужно, чтобы на этой глубине радиоактивность была практически нулевая. Тогда нет фона, и можно вычленять слабые сигналы, в том числе от нейтрино.
В нашей стране это было реализовано в начале 70-х. Появилось постановление Совета министров прорыть такой тоннель специально для нейтринных экспериментов. Сотрудники ФИАНа подыскали место в Кабардино-Балкарии. Нашли гору, которая обладает нужными свойствами. Она должна быть достаточно высокой, достаточно прочной, устойчивой.
– Это правда, что тоннель рыли метростроевцы, и там даже буква М есть при входе?
– Чистая правда. Специально были выделены средства. Длина тоннеля около четырех километров. Глубина залегания от вершины горы тоже около четырех километров водного эквивалента. Там начали размещать установки, которые планировалось использовать для того, чтобы исследовать в том числе свойства нейтрино и космических лучей. К началу работы наших установок уже был создан наш институт. Помимо комплекса установок появилась вся инфраструктура.
– Поселок так и называется – Нейтрино. Там есть детский сад, школа, магазины, больница, всё, что нужно для жизни?
– Да-да. Отопление, водопровод – все. Вполне такой жилой поселок. Он, конечно, небольшой, но тем не менее. Вторая аналогичная установка была позже создана в Гран-Сассо, в Италии, но она появилась, насколько я знаю, уже после того, как был прорыт автомобильный тоннель под Монбланом, соединяющий Францию и Италию. Сделали ответвление от тоннеля и поставили такую установку. Она по своим свойствам очень близка к нашей. Там до сих пор проводятся эксперименты. В Италии, правда, сейчас есть проблемы с «зелеными».
– А у нас проблем нет?
– У нас другие проблемы – с финансированием. Есть, конечно, масса других установок более мелкого залегания, но они не столь масштабны. Они направлены на решение конкретных задач. А здесь можно вести широкомасштабные исследования.
– Что же представляют собой эти установки? Вот, например, что такое галлий-германиевый нейтринный телескоп?
– Несмотря на свое название, он, конечно, не имеет ни трубы, ни стекол, ни линз и рефракторов. Эта установка представляет собой семь бочек, в которых размещен жидкий галлий. Температура плавления галлия около 30 градусов, это почти как ртуть. Может быть, надо чуть-чуть разогреть, чтобы он стал жидким.
Летят нейтрино от Солнца, которые рождаются в результате термоядерных реакций, в частности столкновения «протон-протон». Рождаются они в центре Солнца. Они вылетают из Солнца, путешествуют до Земли практически со скоростью света. Внутри Солнца, что существенно, они тоже путешествуют практически со скоростью света, то есть прилетают к нам на Землю, и некоторые из них умудряются с ядрами галлия провзаимодействовать.
В этих семи бочках приблизительно 50 тонн галлия. Взаимодействуют за месяц около 15 нейтрино. Из всего огромного потока всего 15 нейтрино. То есть настолько слабо это взаимодействие. Но в результате этого взаимодействия из галлия образуются ядра германия. Именно поэтому установку называют галлий-германиевый телескоп. И наши ученые научились эти 15 атомов из 50 тонн выделять и считать поштучно.
– На пальцах?
– Для меня это просто поразительно. Я до сих пор в это с трудом верю, но это правда. Это, на мой взгляд, просто огромное достижение.
Эксперимент был предложен Вадимом Алексеевичем Кузьминым, это сотрудник нашего института, к сожалению, уже ушедший. Так вот, мы фиксируем эти ядра германия, считаем их. Зная вероятность взаимодействия нейтрино с ядром галлия, отсюда можно вычислить полный поток нейтрино и сравнить его с тем, что предсказывает стандартная солнечная модель.
А стандартная солнечная модель говорит нам, из чего состоит Солнце. В основном это водород и гелий. В недрах Солнца идут термоядерные реакции. Мы знаем, сколько света излучает Солнце, а значит, знаем излучаемую энергию, отсюда можем вычислить, сколько оно должно излучать нейтрино.
И тут опять загадка. Солнце, оказывается, если поверить экспериментам, излучает приблизительно в два раза меньше нейтрино, чем ожидается. Это означает, что мы либо что-то не понимаем с ядерными реакциями в Солнце, что вряд ли, потому что здесь все промерено, либо что-то случается с нейтрино. Это было названо проблемой солнечных нейтрино.
Просуществовала эта нейтринная аномалия, наверное, лет 30. Галлий-германиевый нейтринный телескоп, измерив практически весь энергетический спектр солнечных нейтрино, подтвердил полностью, что аномалия существует. Действительно поток в два раза меньше. И долгое время не было однозначного ответа, почему это так.
– А почему нам так важны солнечные нейтрино?
– Нейтрино, как я уже сказал, распространяется к нам из центра Солнца практически со скоростью света. Квант света, или гамма-излучение, распространяется к нам около 100 тысяч лет. Внутри Солнца очень долго путешествует, прежде чем выбраться наружу. Поэтому, изучая нейтрино, мы можем узнать, что происходит внутри Солнца в данный момент.
– Какая интересная машина времени!
– Да, изучая солнечные фотоны, мы узнаём, что было внутри Солнца 100 тысяч лет назад, а мы видим это только сейчас. И это еще одно из применений нейтрино, которое можно использовать для того, чтобы мониторить нашу звезду практически в реальном времени.
– А что же выяснилось с нейтринной аномалией?
– Как я уже сказал, если у нейтрино есть массы, то они могут осциллировать, то есть, распространяясь, переходить из одного типа в другой. К чему это приводит? На Солнце рождается только электронное нейтрино. Если оно осциллирует, то по пути оно превращается в мюонное и тау-нейтрино. А в галлий-германиевом эксперименте мы можем фиксировать только электронное нейтрино. Поэтому мюонные и тау-нейтрино пролетают через установку незамеченными, что уменьшает измеряемый поток.
Канадские ученые, опираясь в том числе на данные Галлий-германиевого телескопа, провели в 2001 году эксперимент, в котором они поймали все три типа нейтрино. Оказалось, что полный поток совпадает с предсказанным стандартной солнечной моделью. Тем самым было доказано существование осцилляций солнечных нейтрино.
Чуть раньше, в 1998 году, японские ученые обнаружили осцилляции атмосферных нейтрино – нейтрино, которые рождаются в результате взаимодействия космических лучей с атмосферой Земли. Оба эти эксперимента в совокупности с дальнейшими экспериментами с ускорительными и реакторными нейтрино доказали, что нейтрино осциллируют вне зависимости от природы их происхождения. А значит, у нейтрино есть масса. Точнее, во всех осцилляторных экспериментах измеряются не массы нейтрино, а разности квадратов масс. В 2015 руководителям японского и канадского проектов была присуждена Нобелевская премия, о которой я уже упоминал.
– Но их результаты стали возможными благодаря вам. А что такое Баксанский подземный сцинтилляционный телескоп? Даже выговорить трудно, а уж тем более понять, что на нем происходит.
– Он из себя представляет, по сути, четырехэтажный дом, построенный под горой, в этих тоннелях. Это, по сути, параллелепипед высотой 11 на 17-18 метров. Он заполнен сцинтиллятором. По сути, это керосин — достаточно легкая нефтяная фракция. Важно, что заряженная частица, пролетая через нее, вызывает свечение — сцинтилляции. Если энергия пролетающей частицы достаточно высока и её скорость превышает скорость света в веществе, которая меньше скорости света в вакууме, то возникает излучение Вавилова-Черенкова. И в прозрачной жидкости мы можем фиксировать это излучение.
Собственно, отсюда мы все и узнаем. Мы фиксируем излучение от заряженных частиц и восстанавливаем энергию и направление прилета частицы. Мы понимаем, откуда взялись эти частицы, например, пришли из атмосферы или из-под земли.
Сам телескоп предназначен для того, чтобы фиксировать потоки заряженных частиц, в первую очередь мюонов, приходящих с разных сторон. Эти мюоны рождаются в результате взаимодействия космических лучей с веществом Земли. Тем самым мы можем многое узнать о космических лучах, а значит, и о процессах, происходящих во Вселенной. Поэтому и установка называется телескопом.
За годы работы телескопа было обнаружено много различных эффектов. Телескоп до сих пор работает, набирает статистику, изучает полученные данные.
– Установка «Андырчи» – что она умеет?
– Андырчи – это название горы, под которой прорыт тоннель обсерватории. Это установка для регистрации широких атмосферных ливней. Что такое ливни? Летит к нам, скажем, протон, который родился в результате какого-то катаклизма в космосе. Это может быть взрыв сверхновой, или черная дыра что-то съела. Это, собственно, называется космическим лучом. Вот летит он в космосе, практически ни с чем не взаимодействует. Долетает до Земли, практически не теряя энергии.
Но, попадая на Землю, первое, что происходит, – протон сталкивается с атомами в верхних слоях атмосферы: с азотом, кислородом, какими-то другими легкими элементами. Разбивает их, поскольку энергия у него огромная, и в результате рождается сразу много частиц. Это называется первый каскад частиц. Причем все они все еще имеют огромную энергию и также летят в сторону Земли, поскольку изначальный протон летел туда.
Дальше эти частицы начинают опять взаимодействовать с атомами атмосферы. И в итоге появляются новые каскады. Далее этот процесс образования каскадов развивается лавинообразно, и в итоге образуется так называемый широкий атмосферный ливень. Когда он до нас доходит, у каждой частицы энергия гораздо меньше, чем у исходного протона. Но их много, и мы их можем тут фиксировать.
Этим и занимается установка «Андырчи». Она представляет тоже специальные закрытые сцинтилляторы. Расположены они на горе, на поверхности, но строго над баксанским подземным телескопом, чтобы можно было изучать с одной стороны то, что происходит с ливнем на поверхности, а с другой – то, что под ней. Данные, полученные на телескопе и установке «Андырчи», можно сравнивать и делать разные выводы.
– Какие, например?
– Отсюда мы можем узнать, откуда и как летят лучи, какие там корреляции. В общем, тут приходит огромное количество физических знаний, которые помогают нам лучше понять устройство мира, в котором мы живем.
– Следующая установка называется «Ковер». Почему такое название?
– «Ковер» – это тоже полуподземная установка, она находится рядом с тоннелем, на полуповерхности. На самом деле она заглублена на два метра, которые ее отделяют от поверхности. И, по сути, это одна из копий слоев баксанского сцинтилляционного телескопа. Тоже стоят сцинтилляторы, но неглубоко – приблизительно два метра от поверхности. Они регистрируют мюоны, а на поверхности есть еще специальные детекторы, чтобы фиксировать остальные компоненты ливня. Если первичной частицей, порождающей ливень, был не протон, как я описал выше, а гамма-квант, то есть высокоэнергетичный квант света, то в составе ливня будет очень мало мюонов. Поэтому надземная часть детектора будет фиксировать сигнал, а подземная – нет. Таким образом мы можем определить, какая частица прилетела к нам из космоса. Именно поэтому установка предназначена для того, чтобы исследовать в первую очередь потоки гамма-квантов, которые приходят к нам из Вселенной. Фиксируя эти гамма-кванты, мы узнаем о взрывах сверхновых и о многих других процессах, которые происходят в космическом пространстве.
– И, наконец, у вас есть низкофоновая лаборатория с камерами на разных глубинах. Для чего она?
– Эта лаборатория предназначена не только для фундаментальных, но и для прикладных исследований. Я уже сказал, что, для того чтобы отсечь фон космических лучей, нам приходится залезать глубоко под землю. Были созданы несколько низкофоновых лабораторий, для того чтобы проводить исследования, уже не связанные напрямую с изучением нейтрино или космических лучей, но требующие низкого фона. Например, можно анализировать лунный грунт, посмотреть, выделить составляющие. Поскольку фона практически нет, можем его состав более точно узнать.
В этом году вышла интересная статья. Биологи из Дубны, из Объединенного института ядерных исследований, решили провести эксперимент. Они исследовали влияние низкой радиоактивности на организмы. Очень долго обсуждалось в биологической литературе, что повышенная радиация – плохо. Но и пониженная – плохо. Или, наоборот, может быть, хорошо? То есть стоит ли людям залезать под землю, чтобы ограничить себя от фона, или, наоборот, надо оставаться на поверхности? Не могли ответить на этот вопрос.
Они поставили эксперимент на мушках-дрозофилах. Поместили их в нашу низкофоновую лабораторию. Контрольный вариант на поверхности, но все остальные условия одинаковы. Оказалось, такая радиация никак на них не влияет.
– Во всяком случае, на мушек не влияет.
– Да. Они опубликовали эти данные в хорошем биологическом журнале PLOS ONE. Это результат взаимодействия биологов с физиками.
– Иначе говоря, для людей, которые там работают, опасности, скорее всего, нет.
– Во-первых, опасности нет, и это тоже фундаментальное знание, которое может быть использовано. Помимо этого, они еще попутно обнаружили пять или шесть новых видов микроорганизмов. Это какие-то ранее неизвестные бактерии. Мы голосовали, давали им названия. Откуда они там появились – открытый вопрос. Пусть биологи на него отвечают. Им есть что исследовать.
– Знаю, что в Баксанской обсерватории получены результаты мирового уровня. Какие еще результаты, помимо тех, о которых вы упомянули, там удалось получить?
– Это масса результатов, о которых не скажешь в рамках одной беседы. Что еще, например, интересно. На этих установках были исследованы, например, влияния гроз. Что происходит во время грозы – во многом загадка. Мы знаем, что там фигурируют огромные энергии. С точки зрения физики до сих пор непонятно, что такое молния. Нами задавался вопрос, могут ли там рождаться частицы? Оказывается, могут. Это нейтроны. Можно фиксировать нейтроны и исследовать грозы.
Можно исследовать также землетрясения, в которых тоже много непонятного. Мы можем находить корреляции, и это было сделано. Это результаты мирового уровня – такого рода корреляции. К тому же Эльбрус под боком, и можно исследовать с точки зрения геофизики, что с ним происходит, потоки какие-то измерять. И все это делается.
– Максим Валентинович, находясь в Москве, мы ахаем от восхищения – Эльбрус виден, красота. Но жить там круглый год наверняка очень сложно. И это должны быть особенные люди. Что за люди там работают?
– Это фанаты в самом лучшем смысле этого слова. Люди, преданные науке. Это поколение, которое создавало все эти установки и работает на них практически всю жизнь. Достаточно немолодые люди. Но есть и молодежь. Приходят туда с удовольствием, что особенно радует. Есть сотрудники, которые живут там круглый год, а есть наша лаборатория, расположенная в Москве, из которой туда ездят в экспедицию, причем не только из нашего института, но и из МГУ, из других институтов. Эта работа, я считаю, настоящий научный подвиг, причем не только ученых, но и всех тех, кто обеспечивает там жизнь. На таких людях держится наша наука и, в конечном счете, наша страна.
Беседу вела Наталия Лескова
Фото: Андрей Луфт
Видео: Алексей Корноухов
