Запад и Восток: насколько они разные? Интервью со специалистом в области истории политических учений Алексеем Величко

Когда тема противопоставления Востока и Запада начала активно подниматься? Как Византийская империя показывает пример единства многих культур и народов? Почему Русь в период Крещения обратилась именно к православию, а не католичеству? Об этом в интервью с автором многочисленных работ по истории политических учений доктором юридических наук Алексеем Михайловичем Величко.

― Тема противопоставления Запада и Востока достаточно актуальна в течение последних двух веков. Насколько мы разные в действительности, на ваш взгляд?

— Тема Запада и Востока не всегда поднималась в контексте противостояния. Зачастую в контексте Запада как более развитой, духовной и спаянной территории вопрос принимал вполне мирные очертания. Хотя действительно в определенные моменты возникали и агрессивные черты: Запад, заявляющий о своем превосходстве, противопоставлялся Востоку, считающему, что именно он сохранил культуру и духовность.

Это очень широкий спектр мотивов, убеждений и гипотез. И едва ли возможно согласиться с тезисом, что Запад, который якобы всегда пытался поглотить восточные территории, в первую очередь Россию, — наш исконный враг, которому мы должны противостоять. Я бы не стал утверждать столь категорично.

Дело в том, что не только в государствах, но даже в рядовой семье, как правило, одновременно действуют центробежные и центростремительные силы: люди объединяются и расходятся по различным мотивам, причем мотивы всегда зависят от обстоятельств. Едва ли можно говорить, что Запад всегда представлял собой единое целое. Это вековые противостояния Англии и Франции, Франции и Германии, конфликты с Испанией, Италией, Австрией… Какой же это единый Запад? 

Но в равной степени это относится и к Востоку: по какому критерию оценивать его единство? Географический ничего не даст: например, Израиль находится на востоке, но это государство в определенной степени относят к европейской культуре. По крайней мере, сборная Израиля по футболу играет в чемпионате Европы. В области культуры и религии Восток тоже неоднороден: есть исламская культура, буддийская, остатки языческой. Есть Китай, который вообще не подпадает ни под какие религиозные критерии, поскольку там нет религии. Конфуцианство — это не религия, а совокупность неких этических норм, которым нужно следовать.

Были попытки синтезировать союзы народов и государств по славянскому признаку, это формирование славянофильской идеи в середине XIX в. Славянство оценивалось как высшая мировая народность, которая принесет избавление остальным расам и цивилизациям. А возглавлять идею должен был русский народ, вставший во главе этой конфедерации братьев. Но о каких братьях можно говорить? Болгары с сербами и греками находятся в состоянии перманентной войны. Наверное, латыши так не резали белорусов, как болгары резали сербов и греков во время Второй мировой войны. Какая же здесь славянофильская идея…

А если говорить о вероисповедании, то нельзя забывать тот факт, что чехи, поляки, словинцы, словенцы, хорваты — это римокатолики, а не православные христиане, и они абсолютно не собираются менять религиозные предпочтения только ради того, чтобы какой-то очередной славянофил с удовлетворением обнаружил, что его теория принимает материальные очертания.

— Вы говорите о том, что территориальный признак не гарантирует схожей культуры и нации, живущие рядом, например французы, англичане и немцы, — разные? Мерить «разность» надо иными понятиями?

— Зачем же обращаться к таким далеким примерам, как Англия и Франция? На самом деле и мы с вами разные.

— Но мы люди единой культуры, единой религии.

— Так и население европейских государств, например немцы и французы, — люди единой культуры. Боле того, это люди единого племени: Франция и Германия появились в 843 г. по Верденскому договору, когда распалась империя Карла Великого. Тогда одни франки создали Восточно-Франкское королевство, а другие, которых мы сегодня именуем французами, создали Западно-Франкское королевство. Разница лишь в том, что западные франки ассимилировались с кельтами или галлами, проживавшими на тех территориях, и в значительной степени утратили свой язык. А восточные франки сохранили идентичность и дальше стали именоваться германцами.

С этим связана интересная ситуация времен крестовых походов. Когда хронисты описывали участвовавшие в них государства, то немцев они обозначали термином «франки», а французов — «алеманцы», германцы. То есть одна народность, разделенная на две части, сформировала две разные культуры и государственности. В какие-то моменты они были близки, но в отдельные периоды становились антагонистами.

Повторюсь, невозможно вычленить единый универсальный критерий, по которому народы, нации и государства объединяются или разделяются. Его просто нет. Географическая привязка очень условна. Общая вера — тоже: ничто не мешало католикам воевать друг с другом и в равной же степени воевать с исламскими государствами. Конечно, различия христианского и исламского миров есть. Достаточно прочитать речь папы римского 18 ноября 1095 г. в Клермоне, когда он объявил о начале Первого крестового похода. Он говорил, что на другой стороне нашей вселенной находится дружественный народ, романцы, на которых напало воинственное племя турок, оскверняющих христианство. Надо им помочь, и чем быстрее мы соберемся, тем больше шансов у наших братьев уцелеть. Он не призывал освободить Византию от турок и требовать от них подчинения римскому престолу. Он воспринимал их как народ, входящий в общую орбиту христианства.

Есть и обратные примеры. В ходе тех же самых крестовых походов мусульмане и христиане жестоко воевали друг против друга. Но определяли отношения друг к другу по иным критериям: порядочности, мужеству, героизму, неписаному кодексу чести военного человека. Во время Третьего крестового похода возникла любопытная ситуация. Это была жестокая война, крестоносцы окружили Акру, турки пытались ее деблокировать… Но наступила зима, пошли дожди, земля размокла — и война приостановилась. В результате христиане и мусульмане начали знакомиться, устраивать турниры. Когда из Европы прибыл караван с женщинами коммерческой направленности, к ним по очереди ходили и те и другие. А потом пришла весна, и война продолжилась с теми же самыми натиском и неизбежной жестокостью. В последней битве этого похода под Ричардом Львиное Сердце убили коня. Вместо того чтобы взять его в плен, султан Салах ад-Дин повелел отдать ему двух своих лошадей. Дошло до того, что между ними завязались поистине личностно-дружеские отношения. В какой-то момент Ричард Львиное Сердце предложил брачный союз своей сестры Иоанны Сицилийской, вдовствующей королевы, и племянника Салах ад-Дина при условии, что они создадут единое Иерусалимское королевство и будут вдвоем им управлять. Вопрос вероисповедания в данном случае никого не волновал.

Это совсем иные взаимодействия, чем те, к которым мы привыкли: это сложный мир человеческих отношений.

— Вы сказали «мы привыкли». А с какого момента мы начали привыкать?

— Такое внушение происходило в разные времена. Идеология исконного противостояния появилась в XIX в. с формированием славянофильства. Стоявшие у истоков этого течения А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, Ю.Ф. Самарин, К.С. Аксаков заявляли, что «мы» — люди другой, истинно христианской цивилизации, а нравственность выше всякой нормы права. Тогда, наверное, началось первое масштабное противостояние. Даже в допетровское время, при Алексее Михайловиче вопрос не ставился столь остро и масштабно, как мы сейчас привыкли. Разумеется, были моменты, в которые отношения обострялись, особенно после польской интервенции, когда отец Михаила Федоровича Романова Филарет стал патриархом. И, конечно, он не забыл, что провел несколько лет в польском плену. В 1622 г. он инициировал церковный собор, на котором было положено перекрещивать всех католиков, то есть считалось, что никакого таинства крещения над ними не совершалось. Но эта практика быстро закончилась. Тогда не было жесткого разделения «мы» и «они». Конечно, отдельные наиболее одиозные личности ассоциировали Запад исключительно с плохим, а Россию считали государством без единого пятнышка.

— В момент крещения Русь все-таки обратилась именно к православию, а не к католичеству, несмотря на схожесть религий…

— В 988 г. жесткого противостояния не было. Конечно, разногласия между Константинопольской и Римской кафедрами существовали давно, как минимум со Второго Вселенского собора 381 г. Но проявлялось это в споре двух глав — Константинопольского патриарха и Римского понтифика — о том, кто из них глава церкви, полностью сохранившей апостольское учение и предание. Но это не выходило за рамки, так сказать, межведомственной потасовки. Это все еще была единая кафолическая церковь, где христианин мог спокойно причащаться и в Константинополе, и в Испании, и в Риме. Все считались братьями и сестрами, и никто не требовал у людей выбирать одну из сторон.

— Но чем все-таки был обоснован выбор именно православия?

— Я считаю, что исключительно практическими мотивами. Святой Владимир абсолютно точно не был богословом и едва ли мог понять все тонкости догматов о боговоплощении, изложенные на Вселенских соборах. И вряд ли для него имели значение различия в богослужебных обрядах. 

На мой взгляд, он ориентировался на ситуацию в Риме в конце Х в. А это был период так называемой порнократии: папство без императорской помощи настолько деградировало, что очередного понтифика ставила не какая-то дворцовая партия, а римская куртизанка Марозия. Именно эта женщина с твердым волевым характером и неограниченными средствами определяла, кто следующим возглавит церковь. И Владимир наверняка знал об этом по дипломатическим каналам. Позже император Оттон I Великий навел порядок в Риме: это был практически всесильный правитель, и когда он умирал, из Руси в Рим прибыла делегация, отдавая должное его могуществу. Едва ли Владимир, человек с большими политическими амбициями, хотел быть подчиненным Оттону Великому или его преемникам.

А константинопольский император в то время такой силы не представлял: только-только Македонская династия отбилась от арабов, сложности добавляли междоусобицы и гражданские войны. Признав его власть в духовном плане, Владимир не становился ему обязанным.

Думаю, эти обстоятельства и сыграли решающую роль: Владимир получил религию для всего народа, оставшись при этом государем, независимым от чьей-либо политической силы.

— Вы автор многотомных трудов по политической и церковной истории Византии. В лучшие периоды империя охватывала колоссальную территорию, от Армении и Сирии на востоке до Шотландии на западе, от Вислы до Северной Африки ― такой пример единения Запада и Востока. Насколько империя была подвержена внутренним конфликтам?

― Ярко выраженные сепаратистские конфликты прекратились к моменту принятия христианства, это времена правления Диоклетиана, Констанция I Хлора и Константина Великого. Люди, населяющие империю, стали единым целым, римскими гражданами вне зависимости от национальной принадлежности. Надо отдать должное Риму: завоеванные народы очень быстро оценили блага римской цивилизации — правовую защиту, свободу перемещения от Шотландии до Кавказа при наличии бумаг, политическую и социальную стабильность.

При этом Рим всегда снисходительно относился к местным особенностям, оставлял местное самоуправление и правовые обычаи, если они не шли вразрез с государственной политикой. Конечно, после завоевания очередной территории там происходили вспышки, но они постепенно угасали. Докийские, германские, кельтские, испанские аристократы с гордостью называли себя римлянами, их дети учились в государственных школах и считали себя потомками Энея, то есть троянцев, которые некогда высадились на берегах Тибра.

Империи не давали спокойно существовать внешние факторы. Во-первых, шли перманентные войны за Кавказ, Месопотамию и Сирию с Сасанидской Персией, очень могучим в то время государством. Во-вторых, похолодание в Скандинавии вызвало великое переселение народов, и около 2 млн германцев спускались с севера. Гунны, народы, проживавшие близ границ Китая, под главенством Аттилы, шли на запад. Такие мощные удары многотысячных вооруженных масс не могли не вызывать настороженность внутри империи.

Но все это никоим образом не было связано с сугубо сепаратистскими явлениями. В рамках одного политического тела были соединены сотни народов и семь культурных типов, которые, как ни странно, мирно уживались. При этом христианство, хотя и было доминирующим вероисповеданием, не было абсолютным. Границы между культурами нивелировались, потому что граждане Римской империи искали, что между ними общего, а не то, чем они отличаются друг от друга.

― И какая идея их объединяла?

― Жить в правовом государстве христианином, но при этом довольно снисходительно относиться к людям, которые еще «не доросли» до христианства. В первую очередь подразумевались мусульмане. Особенно ярко это было выражено в период правления династии Омейядов: это первая династия, относившаяся к христианству более чем лояльно. Тогда и родилась идея о том, что есть люди Писания, те, кто принимают Пятикнижие Моисея и исповедуют единобожие, и остальной языческий мир. На этой основе нации и искали, что общего у них есть. Неслучайно до крестовых походов отношения западного мира с миром ислама были более чем миролюбивыми: это обмен посольствами и торговыми миссиями, богословские диспуты… Например, во времена правления императора Феофила в середине IX в. один из турецких эмиров просил, чтобы к нему направили известного византийского ученого Льва Математика, чтобы тот учил его детей и аристократию страны, обещая за это колоссальную сумму денег и мирный договор на 40 лет.

И в то же время нельзя сказать, что была идиллия в христианском мире. Перманентно вспыхивали войны, начались противостояния между Византией и империей Карла Великого. А какие комбинации получались во времена крестовых походов! Крестоносцы заключали договор с египетскими Фатимидами против Византии, в то же время Византия объединяется с турками против Иерусалима, потому что тот отказался признавать себя вассалом императора. Одновременно резали друг друга генуэзцы и венецианцы, причем не по идейным соображениям, а сугубо по материальным.

Как пример «звериного лица» крестоносцев часто приводят взятие Константинополя в апреле 1204 г. во время IV крестового похода. Но надо помнить, что в 1182 г., за 20 лет до этого трагичного события, в Константинополе при Андронике I Комнине произошла резня, когда в силу личных соображений Андроник, тогда еще кандидат на престол, решил подогреть патриотические чувства населения и буквально натравил обезумевшую толпу на венецианцев, генуэзцев и нормандских сицилийцев, спокойно и мирно проживавших в Константинополе. Естественно, этого не забыли. А до того как крестоносцы попали в Константинополь, они вырезали венгерский город Зару. Во главе интриги стоял венецианский вождь Дандола, у которого были личные мотивы ненавидеть Византию и Константинополь. Он обыграл и римского папу Иннокентия III, и вождей крестового похода, и сделал все, чтобы крестоносцы оказались не в Иерусалиме, а в Константинополе. Почему крестоносцы оказались в Константинополе? Они шли освобождать престол от якобы узурпатора, императора Алексея III Ангела, занявшего царский престол не по закону. Вот крестоносцы и отправились восстанавливать правду среди людей своей веры и своей культуры… Не думаю, что, если бы какой-нибудь палестинский эмир попросил их восстановить свои династические права, рыцари повели себя так же.

― Какие выводы можете сделать, опираясь на такую историческую картину?

― Идея «Кто не с нами, тот против нас» ― это совершенно не христианская модель поведения. Христос говорил иначе: «Кто не против меня, тот со мной». Это не одно и то же. Если следовать такому антихристианскому лозунгу, то все моментальные комбинации будут рано или поздно рушиться, формируя новый пул врагов и весьма сомнительных друзей на одну-две минуты.

И христианство, и ислам, и буддизм, и иудаизм ― это мировые религии, которые исповедуют миллионы человек. В основу они кладут идею человека единого. Если мы признаем, что едины, ничем не отличаемся друг от друга, поскольку каждый из нас ― человек, значит всегда найдем общие точки соприкосновения, позволяющие уйти от жесткого противостояния и найти пути мирного разрешения ситуации. На мой взгляд, альтернативы нет.

Конечно, я далек от того, чтобы выступать в роли умиленного миротворца, но пока не вижу другой позиции и объективных критериев, которые можно было бы действительно положить в основу сознательного, формируемого приятия другой культуры, другой страны, другого государства, другого человека.