Три кита: вакцинация, гигиена, научные исследования. "В мире науки" №7

Университетскую клинику МГУ называют клиникой будущего за инновационные методики, которые там применяют. В чем секрет этих чудес? Об этом наш разговор с академиком Армаисом Альбертовичем Камаловым, директором Медицинского научно-образовательного центра «Университетская клиника МГУ», заведующим кафедрой урологии и андрологии факультета фундаментальной медицины МГУ им. М.В. Ломоносова.

Армаис Альбертович, в чем исключительность клиники МГУ? Что здесь есть такого, чего нет больше нигде?

Дело в том, что Университетская клиника МГУ — это, по сути, первое медицинское учреждение в стенах классического университета, и это говорит о многом. Благодаря ректору Московского университета В.А. Садовничему был поэтапно создан биомедицинский кластер МГУ. Это вся гамма научных подразделений, в том числе и нашего клинического медицинского центра, который осуществляет очень важную миссию. Она состоит в том, что ученые совместно с медиками могут определять приоритеты фундаментальных исследований, которые необходимы врачу. Часто бывает наоборот — когда есть методики, но не совсем понятно, как их приспособить в клинической жизни врача.

Мы к этому вопросу подходим иначе: сами определяем приоритетные направления и совместно с химиками, физиками, биологами решаем сложные и важные задачи, которые стоят перед современной медициной. У нас есть эксклюзивная возможность проводить в одном учреждении фундаментальные и прикладные исследования с последующей апробацией методик и приборов, которые мы создаем вместе с нашими коллегами из Московского государственного университета и на выходе имеем готовый продукт. Именно этим мы отличаемся от других лечебных учреждений, в том числе федеральных, где отсутствует инфраструктура, о которой я говорю.

Вы сказали о приборах, которые создаются в стенах МГУ. Что это за приборы, для каких целей они предназначены?

Мы сегодня четко ориентированы на национальные проекты, где есть несколько очень важных направлений. В первую очередь, это онкология и кардиология, от которой, к сожалению, сегодня наибольшее количество смертей в нашей стране и во всем мире, а также профилактика заболеваний.

Мне кажется, основная проблема в современном здравоохранении — первичное звено. Считаю, что первоочередная задача — сделать его работу как можно лучше, оптимизировать.

Очень часто звучит тезис о доступности медицинской помощи, в том числе в отдаленных регионах. Памятуя об этом, вместе с нашими физиками, которые нам помогают осуществлять эти проекты, мы создали программно-аппаратный комплекс «Терминал здоровья», где любой человек имеет возможность буквально за 10-15 минут получить данные по всем жизненно важным параметрам организма. Этот терминал может быть поставлен в любое место. Он мобилен, компактен и обладает возможностью передачи информации через Wi-Fi и телефонную связь.

Там, где отсутствуют средства коммуникации, наши физики создали тропосферную связь — устройство для передачи информации, действующее на расстоянии до 200 км. Это может способствовать решению глобальных проблем, стоящих перед нашим здравоохранением, так как позволяет обеспечить медицинскую помощь в отдаленных регионах, отследить здоровье любого человека, в том числе на фоне проводимого лечения.

Возможности, которые заложены в этом терминале, в его программно-аппаратном комплексе, позволяют решать очень многие задачи. Поскольку он обладает искусственным интеллектом, есть возможность даже выявлять те нарушения ритма, которые человек не ощущает, а именно они самые опасные.

Вторая задача, не менее важная, — онкология. Мы сегодня совместно с нашими учеными — биологами и химиками — поставили цель создать новые маркеры ранней диагностики раковых заболеваний. Сейчас проводятся исследования по разработке новых маркеров в диагностике рака мочевого пузыря и предстательной железы. Дело в том, что маркеров рака мочевого пузыря на сегодня вообще не существует, а имеющиеся маркеры ранней диагностики новообразований предстательной железы хоть и называются специфичными, но, к сожалению, несовершенны.

Вы имеете в виду простатоспецифический антиген?

—Да, в том числе простатоспецифический антиген, который чувствителен не только к раку предстательной железы, но и к другим неонкологическим заболеваниям этого органа. К сожалению, у него диапазон определения зависит не только от онкологического заболевания, но и от воспалительного, и от других проблем, которые имеются в предстательной железе. Поэтому дальнейшая работа в этом направлении — создание новых маркеров. Это важно, потому что в онкологии главное — вовремя выявить заболевание, это залог успеха лечения.

Армаис Альбертович, вы сами уролог и много лет трудитесь в этой специальности. Расскажите подробнее об этих новых маркерах в онкоурологии. Что это за маркеры, как они будут работать, насколько они более точны, чем имеющиеся?

Для рака мочевого пузыря это маркеры, способные не только выявить заболевание на ранних стадиях, но и определить начало возможного рецидива. Рак мочевого пузыря, к сожалению, в большинстве случаев — рецидивирующее заболевание. И здесь очень важно не упустить момент, когда надо начать лечение. Этот маркер основан на изучении свойств теломеразы, ее мутаций. Уже есть первые данные, которые говорят о высокой эффективности и чувствительности этой методики, но она пока находится на стадии прикладного исследования. Тем не менее, мы надеемся, что наши исследования дадут новый продукт, который станет надежным инструментом в руках практикующих врачей.

Вообще, в урологии в целом произошел огромный технический прогресс. Помню, раньше наши учителя говорили: большой разрез — большой хирург.

А сейчас наоборот?

Сейчас все идет в сторону малоинвазивных методик. Ну кто мог представить, что большие операции, в том числе при лечении онкологических заболеваний, возможно будет решать с помощью лапароскопических, эндоскопических методов лечения, с использованием робот-ассистированной техники? И это, конечно, дает возможности более прецизионно выполнять операцию, что обеспечивает лучшие функциональные результаты. Одно дело — видеть рану с высоты своего зрения во время открытой операции, другое — когда эндоскоп подводится непосредственно к месту проведения тех или иных манипуляций либо наложения швов. Это позволило нам качественно продвинуться в лечении многих урологических заболеваний.

Сегодня два-три дня — самое длительное время пребывания пациента после таких операций. Меньше травматичность, быстрее реабилитация. Это важно с точки зрения не только медицинских и социальных аспектов, но и экономической выгоды для государства: уменьшение койко-дня, сокращение периода реабилитации и времени нетрудоспособности.

Сегодня вырисовывается другая проблема: как научить начинающего врача основам открытой хирургической техники, когда необходимо делать открытые операции.

Думаете, открытые операции все-таки сохранят свою значимость, не уйдут в историю медицины?

Некоторые открытые оперативные вмешательства будут востребованы еще долго. В первую очередь, это связано с необходимостью выполнения больших реконструктивных пластических операций, когда нет возможности сделать это через миниатюрные разрезы с помощью эндоскопов и манипуляторов. Пока такие вмешательства остаются необходимыми в арсенале врача при выполнении операций при больших онкологических процессах. Главное, чтобы каждый метод использовался и применялся по строгим показаниям и противопоказаниям, и тогда эффект будет максимальный.

Вы рассказали об урологии, онкологии, кардиологии. Какие еще направления наиболее мощно представлены в клинике МГУ?

О каждом нашем медицинском подразделении можно говорить очень долго, так как каждое из них наукоориентированно, в каждом используются прорывные медицинские технологии. Но если вы спросите, к какой медицине в целом мы стремимся, я отвечу: как и весь мир, к превентивной, профилактической медицине.

Что для этого необходимо? Основная проблема, повторюсь, заключается в первичном звене здравоохранения. С одной стороны, первичное звено должно быть продвинутым, оснащенным самым современным оборудованием, с другой — иметь другой функционал и достаточное финансирование.

Нужно перестроить финансирование здравоохранения таким образом, чтобы оно соответствовало задачам, стоящим перед поликлиническим звеном. Именно в амбулаторных условиях должны осуществляться оценка состояния здоровья и выявление первых признаков заболеваний. Своевременно начатое медикаментозное лечение в большинстве случаев позволяет избавить пациента от необходимости оперативного лечения в будущем.

Как вы думаете, превентивная медицина и есть медицина будущего?

Медицина будущего, наверное, — это все-таки медицина без скальпеля в том смысле, что в нашей практике будет все меньше открытых оперативных вмешательств. Еще один важнейший аспект — генетика. Когда человек рождается, он уже обременен наследственностью. Недаром говорят: если вы хотите понять, чем будете болеть, посмотрите, чем болели ваши родители, бабушки и дедушки. И в этом есть правда. Чтобы научиться правильно воздействовать на организм и предотвращать возникновение заболеваний, нужен генетический паспорт, содержащий всю необходимую информацию. Вот это медицина будущего.

И у вас она представлена?

Да, у нас есть по-настоящему прорывные направления. Например, Институт регенеративной медицины, который возглавляет академик В.А. Ткачук. Это серьезное направление, цель которого — научиться восстанавливать функции утраченных органов за счет собственных клеток. Уже есть два генно-терапевтических препарата, разработанных в нашем медицинском центре, которые будут направлены, в том числе на лечение нарушений репродуктивной функции у мужчин.

Разрабатываются и другие препараты, действие которых позволит восстанавливать функции, утраченные на фоне различных заболеваний, 

в частности неврологических. Все подобные технологии, безусловно, займут свое место в будущей медицине. Это фундаментальные и дорогостоящие исследования, требующие соответствующего финансирования со стороны государства.

Неужели государство это понимает?

Сегодня научная деятельность имеет приоритет, и государство выделяет дополнительное финансирование. Но если сравнивать Россию с другими развитыми странами — США. Японией, странами Европы, — то мы на порядок уступаем по финансированию фундаментальной науки. Тем не менее, у наших ученых есть возможность получать дополнительные денежные средства за счет грантов, выделяемых со стороны различных научных фондов.

Армаис Альбертович, у вас не только клинический лечебный центр, но и образовательный. Довольны ли вы своими молодыми кадрами, будущими врачами?

Очень доволен. Это потрясающие ребята! Тут уместно вспомнить, что наша медицина имеет непростую историю. В 1930 г. медицинское образование было выведено из стен классических университетов, и это напрямую коснулось и Московского государственного университета. Когда в 1992 г. В.А. Садовничий был избран ректором МГУ, первым своим приказом он воссоздал медицинское образование в стенах классического университета. Так появился факультет фундаментальной медицины. Это было важнейшее решение.

Чем отличается образование в классическом университете от того, что дают медицинские вузы? Тем, что оно межфакультетское. У нас на медицинском факультете нет кафедры биологии, химии, физики, математики: все студенты проходят обучение на профильных факультетах. А вы представляете, какие знания они там могут получить? Знания в области фундаментальных наук позволяют нашим студентам и на четвертом, и на шестом курсе писать серьезные дипломные работы, которые можно сопоставить с кандидатскими диссертациями. Знания, которые они приобретают в теоретическом плане, они потом оттачивают в Университетской клинике в своей практической деятельности. Это фактически полный цикл. Поэтому наши студенты востребованы, их с удовольствием принимают на работу ведущие федеральные учреждения.

Но лучших, честно скажу, мы оставляем у себя, потому что нам нужны новые толковые кадры. С ними очень интересно, и это залог будущего страны в целом. Они очень быстро, буквально налету воспринимают все новое. Та же цифровизация здравоохранения, которую мы постигаем с некоторым трудом, для них открытая книга, которую они легко усваивают.

Как вы думаете, не существует ли опасности, что за сложной современной аппаратурой, за роботами и искусственным интеллектом врачи перестанут видеть и слышать живого пациента?

Вы правы, здесь есть определенная опасность. Но вот что важно понять. Робот — это только манипулятор, которым управляет человек. Искусственный интеллект — это консолидация самых умных голов, которые имеют наивысшую компетенцию в том или ином направлении; он воспроизводит мысли ученых и врачей.

Нельзя допускать, чтобы в ИИ закралась ошибка. Она может тиражироваться и стать очень большой проблемой. ИИ должен создаваться высококомпетентными в той или иной области людьми. Но окончательное решение всегда за врачом.

Все, о чем мы сегодня говорим, это возможность не упустить, не пропустить, и здесь важно встроить ИИ в первичное звено здравоохранения, чтобы поставить барьер для врачебных ошибок. Для врача первичного звена это очень хорошая подмога. Но не более того.

Мы уже писали о том, что ваш медицинский центр длительное время был ковидным госпиталем и достиг рекордно низких показателей смертности. Используете ли вы сейчас этот опыт? И если да, то как? Остались ли у вас на сайте протоколы для лечения амбулаторных больных с COVID-19? Ведь эта проблема никуда, увы, не ушла.

Мы очень часто вспоминаем это время. Поначалу была неопределенность, даже неуверенность в том, что это за заболевание, как его лечить. Когда оно стало распространяться в нашей стране, мы получали протоколы, которые были заимствованы у наших зарубежных коллег, и в них с самого начала для нас было очень много непонятного. Почему, например, используются мощнейшие антибиотики широкого спектра действия на начальном этапе? Ведь вирусную инфекцию антибиотиками никогда так не лечили. Мы понимали, что это неправильный путь. Почему надо использовать гидроксихлорохин, препарат для лечения малярии, и калетру, предназначенную для лечения СПИДа? Таких моментов поначалу было очень много, что связано с отсутствием знаний об особенностях течения заболевания, вызванной новой коронавирусной инфекцией.

Наш медицинский центр имел здесь преимущество, потому что мы многопрофильное учреждение, где работают специалисты различных направлений. Мы очень быстро начали понимать суть этой болезни, в чем ее главная опасность, а это возможность тромбообразования, причем практически у всех. И на начальных этапах мы стали назначать буквально всем разжижающую терапию, антикоагулянты под контролем лабораторных методов исследований.

Мы ушли от использования всех препаратов, которые были изначально рекомендованы, и сделали свой протокол. Мы считали, что даже первыми положительными результатами должны активно делиться с нашими коллегами. Мы ничего не скрывали и сейчас не скрываем. Мы понимаем: если мы нашли правильную схему, ключ для решения этого вопроса, его надо использовать всем. Ведь речь идет о жизни и здоровье людей.

С нашими протоколами работали не только в нашей стране, но и в ближнем, и в дальнем зарубежье. Нам звонили, советовались, узнавали, почему мы выбрали именно эти препараты и почему этот протокол дает положительный эффект.

Сейчас мы продолжаем нашу практическую деятельность. У нас очень много пациентов, которые к нам обращаются с постковидным синдромом. Заболевание затрагивает не только легкие. Оно поражает почки, печень, нервную систему. Наша задача сейчас — не допустить возникновения хронических заболеваний у этих пациентов. Я считаю, что необходимо создать специальную программу в рамках ОМС, чтоб она оплачивалась государством. Пациенты должны быть информированы о необходимости прохождения обследования после перенесенной инфекции, должны иметь возможность получить эту медицинскую услугу по госгарантии. Мне кажется, в вопросе реабилитации пациентов необходимо использовать огромные возможности санаторно-курортного сектора нашей страны.

Чему вас научил опыт борьбы с COVID-19?

Мы всегда боялись ядерной угрозы, а дождались биологической. Здесь должен быть достигнут четкий международный консенсус между странами, который запрещал бы создание биологических средств, представляющих ничуть не меньшую угрозу для человечества, чем ядерная война.

Как вы лично относитесь к вакцинации?

В этом вопросе моя позиция однозначна, поскольку я видел немало тяжелых пациентов. Кому-то кажется, что он легко перенес заболевание и ему ничего не грозит. Но этого никто не знает. Непонятно, как этот вирус поведет себя в том или ином организме, какими осложнениями это чревато. Поэтому я считаю, что вакцинация нужна. Конечно, с учетом показаний. Нельзя забывать о тех болезнях, которые в свое время уносили миллионы жизней. Сколько людей умерло от оспы, туберкулеза, полиомиелита, других тяжелых инфекционных заболеваний! Но именно благодаря созданию вакцин мы сегодня о них практически забыли.

То же самое и с этим заболеванием. Мы должны максимально быстро справиться с ним с помощью вакцинации. Другой вопрос, с которым многие ко мне обращаются: а надо ли вакцинироваться после того, как человек уже переболел?

Здесь у меня, честно говоря, нет однозначного ответа. Мы изучаем антитела, которые появляются у человека в ответ на перенесенное заболевание на уровне гуморального иммунитета. Что же происходит потом? Кому и когда необходимо вакцинироваться? Мне кажется, ответ мы сможем получить при дальнейшем изучении клеточного иммунитета, который позволяет при некоторых видах инфекционных заболеваний вырабатывать стойкий иммунитет. Поэтому научные исследования очень важны.

Считаете ли вы оправданным ношение масок в общественных местах?

Во время пандемии — да. Но самое главное вот что: мы все должны строго соблюдать правила гигиены в общественных местах — мытье рук и т.д. Вирусы живут с нами везде. Сегодня коронавирусная инфекция, завтра может быть другая. Поэтому требования гигиены должны соблюдаться всегда. Это залог нашего сохранения как вида.

Беседовала Наталия Лескова