Таких берут в космонавты

Академик РАН Виктор Петрович Савиных, дважды Герой Советского Союза, трижды летавший в космос в качестве бортинженера, вспоминает свои полеты, рассуждает о важности научных исследований и воспитании подрастающего поколения. 

Виктор Петрович скромен и шутлив. Никаких симптомов «звездной болезни» у космонавта номер 50 не наблюдается, хотя все основания для этого, казалось бы, есть. Личность он поистине легендарная.

Со смехом рассказывает о своей коллекции носорогов. Кто-то подарил ему этого толстокожего зверя. Посмеялись с женой. «Так и ты всю жизнь упираешься рогом», – сказала она и подарила еще одного. Теперь Виктор Петрович везет их со всего света. Накопилось уже штук 500 – целый зоопарк.

А еще с гордостью показывает вузовский музей, наполненный самыми настоящими раритетами  – от геодезических приборов времен Петра Первого до своего космического скафандра, в котором реанимировал знаменитую станцию «Салют-7». Этот полет стал самым сложным в техническом отношении в истории мировой космонавтики.

– Виктор Петрович, вы родились в Кировской области, в деревне с поэтическим названием Березкины. Учились в железнодорожном техникуме, работали, потом учились в МИИГАиКе, закончили его с отличием, продолжили свою инженерную работу, но уже в космической отрасли: попали на НПО «Энергия», где занимались непосредственно оптическими системами космических кораблей и были очень хорошим инженером. Почему вдруг вы пошли в отряд космонавтов?

– Я, конечно, не мечтал о космосе. Я даже не помню, до какого года я не знал, кто такой Циолковский. В нашей деревне про Циолковского никто не говорил, и учитель физики или истории нам ничего о нем не рассказывал. Звезд я видел много, потому что над нашей деревней небо было чистое. Помню момент, когда я приходил из какого-нибудь кино ночью и Орион прямо над нашим домом висел. Пока я стучал, чтобы мне открыли дверь, всегда этот Пояс Ориона был на моих глазах. А потом он сопровождал меня в полетах.

Мое детство было очень тяжелым. Я родился в 1940 году и помню, когда папа пошел на фронт. Я был совсем маленький. Он поехал на телеге с вещмешком. Мама шла рядом с телегой, а меня за руку тащила.

Отец вернулся с фронта в 1946-м. Это самый голодный год был: очень тяжело жили. Картошка, которая оставалась, зимовала на земле, иногда она выплывала, и мы ходили по полю и собирали эту картошку. Ждали, когда появятся первые песты – так у нас называли хвощ. Когда он только поднимался, был очень вкусный. Хорошо, что была корова, и я с молоком это ел.

А в 1947 году я пошел в школу. Это был тоже тяжелый год – 1947-й. Я не был на оккупированной территории: Вятская губерния – это далеко от фронта – но я видел немцев. В 1942 году, когда их разгромили под Сталинградом, очень большое количество немцев попало в плен. Всех школьников выселили по домам, и мы учились несколько лет дома.

– Прямо как сейчас.

– Да, прямо как сейчас. Не было компьютеров только. В домах, которые были побольше, по десять человек набивалось в большой комнате. А немцы жили в нашей школе. Было обидно, что мы по домам изучаем предметы, а немцы живут в нашей родной школе. И, может быть, поэтому я страшно не любил немецкий язык и практически его не учил, да и учителя не было хорошего. Поэтому я не поступил в институт. Я ведь хотел стать географом и поступал в Пермский университет. С этими оценками, которые я получил на экзаменах в университете, я поступил в железнодорожный техникум. Деваться было некуда: родители сказали – ни в коем случае не приезжай в деревню, тут бедность страшная.

Поступил, и, между прочим, будучи студентом этого техникума, я увидел полет в космос первого спутника. Был октябрь 1957 года. Все выбегали на улицу, смотрели. Рядом с нашим общежитием был такой скверик – назывался он Козий загон. И мы смотрели пролет этого спутника. Точнее, все думали, что это спутник. Конечно, я потом уже узнал, что это не спутник, а последняя ступень ракеты. Но все равно было интересно.

Но о космосе я не мечтал, хотя впервые прочитал что-то о Циолковском, о ракетах. Закончил техникум, очень короткое время проработал в Свердловске на железной дороге. У меня была большая дистанция пути. Много было путей, рельсов, два моста и два тоннеля. Так что я освоил полностью профессию путейца, был бригадиром. Потом меня взяли в армию, в топографические войска.

– Здесь уже прослеживается связь с тем, что стало вашим родом деятельности.

– Да, меня взяли в геодезические войска, но потом собрали всех, кто окончил железнодорожные техникумы, и, поскольку в это время начиналась большая стройка на севере Урала, мы стали строить там дорогу до Оби. Там открыли новое месторождение нефти, газа, и туда меня готовили младшим командиром.

В одно утро дневальный кричит на всю казарму: рота, подъем, боевая тревога! Мы быстро оделись, вещмешки схватили, оружие разобрали. Стоим в коридоре, и голос Левитана из этой черной тарелки говорит: «Через несколько минут будет передано важное сообщение ТАСС». Тишина. А на дворе 1961 год – Карибский кризис.

– Страшно. 

– Страшно. Над Свердловском сбили Пауэрса только что. Мы стоим, а офицеры ходят вдоль строя и никаких команд не подают.

 И тут Левитан говорит: «Сегодня мощным ракетой-носителем на орбиту искусственного спутника Земли выведен космический корабль, пилотируемый (тут он сделал паузу) Юрием Алексеевичем Гагариным, гражданином СССР».

Опять тишина. И вдруг – ура-а! В воздух полетели шапки. Стрелять не стреляли, но командир тут же дал команду: отбой тревоги, все на митинг. Так мы услышали, кто такой Гагарин.

На следующий день уже появились газеты. Ну, а через некоторое время, после того как мы закончили подготовку, нас отправили в тайгу. И там я два года служил верой и правдой геодезии, картографии и железной дороге.

– И так родилось решение потом поступать в МИИГАиК?

– Да. Я шел с теодолитом впереди стройки, прокладывал дорогу, рубил лес. И думаю: надо поступать в МИИГАиК. Я уже знал, что там есть оптический факультет.

– А здесь уже не потребовалось знание немецкого языка?

– Как раз в этот год отменили. Я поступил сразу в два университета – МИИГАиК и МИИТ. Некоторое время я ходил в два университета: не знал, где учиться. Там я поступил на «Мосты и тоннели». Это была престижная специальность. Но потом случилось так, что я с МИИГАиКом уехал на картошку, и, таким образом, остался в этом вузе – можно сказать, на всю жизнь.

– А после института распределились на НПО «Энергия»?

– Я учился на кафедре оптико-электронных приборов. У нас были совместные работы с фирмой Сергея Павловича Королева: тогда он еще был жив. К сожалению, мне не удалось поработать вместе с Королевым: когда я распределился, его уже не стало.

Когда я на предприятие пришел, все думали, что мы полетим на Луну. Делали лунный корабль, лунный модуль. На лунном модуле у меня был прибор, который позволял пилоту ориентироваться при посадке на Луну. Туда мы не полетели, но тут же наши ученые начали думать о том, что надо где-то еще прорыв сделать. Придумали сделать долговременную орбитальную станцию. Начали проектировать «Салют-1». Не в пример сегодняшней промышленности, ее сделали за два года.

Мне не раз приходилось бывать на космодроме. Я хорошо помню тот момент, когда полетели Николай Рукавишников и Владимир Шаталов. Тогда они состыковались, но стыковка не произошла: они не смогли перейти в станцию. Я часто бывал среди космонавтов, общался с ними, и однажды после лекций по оптике, которые я читал в Звездном городке, мы ехали с Рукавишниковым, и он говорит: «А ты чего читаешь лекции, а сам не хочешь полететь?»

Я говорю: да я не знаю, как-то не думал. В общем, он меня заставил написать заявление, я написал, прошел медицинскую комиссию и был зачислен в отряд в 1968 году.

– Но полетели-то вы далеко не сразу.

– Первый экипаж у меня был: Леонид Кизим, Олег Макаров и Виктор Савиных. Мы были в дублирующем экипаже, но готовились в полную силу. Но потом полетели в космос только двое – Владимир Аксенов с Юрием Малышевым. Потом я опять оказался в дублерах, и так еще полгода. И вдруг получилось так, что нужно было срочно лететь на 6-й «Салют». И меня с Владимиром Коваленком отправили в космос.

– Знаю, что этот полет был для вас неожиданностью. Но что-то там сломалось, и потребовалось профессиональное инженерное вмешательство.

– Да, это было неожиданно. Я был в третьем дублирующем составе. Первый был – Вячеслав Зудов и Валерий Рождественский. Вроде бы их очередь подошла. Но когда мы сдали все экзамены, Елисеев, он был тогда заместителем Глушко,  сказал: полетит вот этот экипаж, потому что мы лучше сдали экзамен.

Я хорошо знал «Союз-Т». Это был новый корабль, а командиры как-то не очень к этому были подготовлены. А поскольку Коваленок очень хорошо знал станцию, 6-й «Салют», то нас объединили, и за полгода мы подготовились к полету. Тем более, завершалась программа «Интеркосмос», и нужно было два экипажа во что бы то ни стало на эту станцию свозить. К нам первым прилетел Володя Джанибеков с монголом, а вторым прилетели румыны с Леней Поповым. Мы завершили все эксперименты с монголами и румынами, сделали хорошие кадры по Монголии, потом выпустили отличный картографический материал.

– То есть, вы продолжали заниматься геодезией и картографией, в том числе, и в космосе?

– Да, мне это было интересно.

– Вам понравилось в космосе? Вас затянуло?

– Да, меня затянуло, и мне в космосе очень понравилось. Часто спрашивают: чем вы там занимались, какие книги читали? В свободное время я ничем не занимался, кроме того, как смотрел через иллюминатор на Землю. Я видел, что большие проблемы на Арале: я сделал много снимков. Как раз в этот момент уже начали забирать воду от Сырдарьи, и много было связано с этим нарушений. Потом я видел Великие Американские озера: очень много было там грязи. Я это все для себя усвоил. В общем, экология была одним из моих приоритетных направлений науки. Еще я занимался и самой атмосферой. Серебристые облака я впервые увидел именно тогда и очень много времени уделял их исследованию. По ночам не спал, потому что только ночью можно было их увидеть.

– Виктор Петрович, второй ваш полет, как известно, был технически самым сложным в истории мировой космонавтики, когда вы должны были реанимировать станцию «Салют-7», вышедшую из-под контроля. Мы брали интервью у Владимира Александровича Джанибекова, и он сказал, что ничего героического в этой работе не было. Вы просто сделали своё дело, и никаких сомнений в том, что у вас это получится, у него не было. А у вас были сомнения?

– Я об этом узнал раньше, чем Джанибеков, потому что я готовился к полету на эту станцию – на седьмой «Салют». Экипаж был Владимир Васютин, Виктор Савиных, Александр Волков. Была интересная научная программа, огромное количество спектральной аппаратуры, и я целиком и полностью вошел в этот экипаж для того чтобы заниматься наукой.

Но на одной из тренировок мы узнали: что-то произошло. Мы тут же поехали в Центр управления полетами, и нам там рассказали, в чем дело. Станция пришла в зону радиовидимости: все нормально. Оператор увидел, что передатчики «Земля-борт» работают на втором комплекте. Никто не понял, что с ума сошла станция, переключилась на второй комплект. И, недолго думая, не посоветовавшись с разработчиками, переключили на первый комплект. Выдали команду: переход на первый комплект. Команду выдали, а это было уже в зоне почти Уссурийска. И все, станция ушла на второй виток, пришла в зону Евпатории.

Посмотрели, а везде прочерки, везде сплошная линия: никаких всплесков на том, как работает система, не было. И все поняли, что станция погибла. Что случилось? То ли это метеорит ударил, то ли пожар, то ли еще что-то. За станцией начали вести наблюдение средства ПВО – увидели, что она цельный объект. Ну, и поняли, что только экипаж может решить вопрос с возвращением этой станции в строй.

Начали искать, кто же полетит на эту станцию. Был наш экипаж, который должен был лететь. Но, поскольку два молодых космонавта, не летавшие, тем более, Васютин не стыковался со станцией, было принято решение, что надо искать командира.

Таких было три человека. Кизим, который только что вернулся с этой станции: он еще не готов был к полету. Юра Малышев. Но он давным-давно летал и стыковался вручную. И Джанибеков, который был списан по состоянию здоровья.

– Серьезно?

– Были замечания к его здоровью, и его списали. Леонов его уговорил отправиться на медицинскую комиссию. Он сказал: конечно, я полечу с удовольствием. А когда его спросили, с кем бы он полетел, он сказал: вот есть Савиных, с которым я уже летал, чего там искать еще кого-то? Мы дружны и можем работать вместе.

Комиссию он прошел, и мы начали готовиться к полету. Быстро – где-то в феврале это произошло, а в июне мы уже полетели. Мы поняли задачу, поняли, что от нас требовалось в первую очередь. Состыковаться со станцией, а там будет видно. Как говорили, ввязаться в сражение, а там посмотрим. Мы понимали, что на станции есть и что могло не работать. Понятно, что, возможно, нет электроэнергии. Но это пока было только предположение. Все, что зависело от нас, мы сделали на тренировках. Мы поработали в гидробассейне, потому что понятно было, что нужно будет увеличивать емкость солнечных батарей. Нам предстояло поставить дополнительно солнечные батареи. Мы были готовы. Вокруг ходило много слухов, разговоров, особенно среди обывателей, что это невозможно и вообще это билет в одну сторону.

– Прекрасно помню этот момент.

– Да, такие разговоры были. Одни мы были спокойны. У меня не было никаких сомнений в том, что мы это сделаем. На тренировках нам самые сложные ситуации задавали, и мы находили эту станцию и стыковались. Нам поставили дополнительный оптический прибор, потому что мы шли боком к станции. Была возможность померить дальность, когда мы ее увидели. Володя мастерски все делал. Я считал на компьютере – у меня на скафандре был маленький калькулятор. Володя выдавал необходимый импульс. Так мы медленно приближались к станции. Нам было нужно только увидеть эту станцию. Мы с ним решили, что, если мы увидим, то обязательно подойдем к ней. И если она не развалилась, то мы состыкуемся с ней. Когда мы подлетели к станции и зависли (была такая возможность: мы зависли, посмотрели на нее), мы поняли, что солнечные батареи не вращаются, значит, что-то с электроэнергией.

Потом уже, после момента, когда показали, что мы состыковались, я видел реакцию ЦУПа, особенно космонавтов.

– Это было всеобщее ликование!

– Да, люди обнимались, радовались, смеялись. А мы когда состыковались, несколько секунд вообще не могли пошевелиться. Мы же в скафандрах были. Было такое опустошение, что мы это сделали. Я увидел, что все в порядке, крюки соединились. И Земля говорит: ну, двигайтесь дальше. И мы начали двигаться.

Когда вошли, посмотрели на свой компьютер, поняли, что электроэнергии на станции нет. Датчики, которые должны были показать объемы кислорода, не работали. Мы поняли, что нельзя нам соединять цепи станции и корабля, потому что потом мы можем не отстыковаться и можем остаться навечно в этом корабле. И, конечно, проблема была, как перейти в станцию.

Володя откручивал пробочку – зашипело. Я смотрел на мановакуумметр: давление падает. Закрыли пробочку – все нормально. Открыли пробочку – давление опять падает. Потом давление выровнялось, и такое же давление было в станции, в переходном отсеке и на корабле. Дали команду открывать люк. Володя открыл.

– Там ведь было очень холодно?

– Сразу непонятно было: мы же разгоряченные. Мы скафандры уже сняли и переоделись в костюмы утепленные, которые нам Гай Ильич Северин положил. Вплыли внутрь, вначале – в переходной отсек, потом открыли люк большого объема. Надо было проверить давление и есть ли там какие-то загрязнения – углекислый газ, метан или все остальное мы проверили через отверстия в клапане. Ну, и все, вплыли – и тишина.

А прежде чем вплыть, Рюмин и говорит: вы противогазы наденьте. На всякий случай мы надели противогазы, вплыли и смотрим – темно, холодно. И больше всего меня поразила тишина. Я же знаю, как шумит станция на шестом «Салюте». А тут летаем – ничего не работает. Земля говорит: так, срочно в корабль, отдыхать. Мы же две ночи почти не спали. А Земля пока будет думать, что делать дальше.

Мы ночь поспали – утром уже было решение, что в первую очередь надо заняться электричеством, во вторую очередь – заняться кислородом, в третью – углекислый газ убрать, в четвертую – водой. С водой, потом как выяснилось, была проблема, и могли нас посадить раньше времени из-за того, что не было воды. То, что мы с собой взяли, было недостаточно на десять дней.

Начали с кислорода, потому что это было важно. Мы перетащили один патрон, который вырабатывал кислород на станции, в корабль, нашли возможность подключить его, чтобы он продувался и вырабатывал кислород. С углекислым газом мы не могли ничего сделать, потому что, сколько его накапливалось, столько и накапливалось. С электричеством начали решать проблему. Нашли кабели, состыковали солнечные батареи, которые снаружи были, с аккумуляторными батареями, которые питали все внутри, поставили на зарядку и ушли спать.

На следующий день пришли, посмотрели: зарядилось. А на Земле некоторые считали, что это невозможно, потому что малые токи, длительное отсутствие зарядов на них и холод. Боялись, что не зарядится. Ну, наша советская техника была что надо, аккумуляторы два были неисправных: мы их тут же отключили. В общем, зарядили все аккумуляторы, нажали кнопку – заработала вся система. Жизнь налаживается. Холодно, правда, но в целом жить можно.

– А как же вода?

– С водой были сложности. Воды накопилось очень много. Это были самые тяжелые дни. Ложишься спать – по стенке стукнешь, а оттуда шипение капель. Существовала реальная опасность короткого замыкания.

– А вы говорите, никаких сложностей. Вон сколько сложностей.

– Сложности были, но это были сложности решаемые. Мы понимали, что мы делали. Мы развернули станцию к Солнцу таким образом, что за бортом в танкерах вода разогрелась и начала постепенно попадать в станцию. Так вопрос тоже был решен. Все было решено: мы восстановили станцию. Дней за двадцать полностью навели порядок. Был момент, когда там все было развалено.

Когда мы уже всё наладили, к нам прилетел Георгий Гречко, и с ним мы выполнили большой объем работ по контролю за атмосферой с помощью Солнца. Много было сделано наблюдений за углекислым газом в атмосфере, за загрязнениями на Земле, за серебристыми облаками.

– Виктор Петрович, третий ваш полет был на станцию «Мир», которая только недавно начала функционировать. И там, насколько я знаю, вам тоже удалось позаниматься научной работой.

– Это был полет с болгарами, и я очень счастлив, что мне посчастливилось участвовать в этой программе, которая называлась «Шипка». Они сделали очень интересный прибор – спектрометр вместе с фотоаппаратом. Мы много наблюдали с его помощью. Поскольку эта аппаратура была их, на каждом витке они требовали от нас информацию. Ну, и много медицинских экспериментов было проведено, а также всевозможных экспериментов, связанных с получением сверхчистых материалов, таких как кадмий, ртуть, теллур, нужных для промышленности. Интересный был полет. Я в третьем полете практически и не спал.

– Некогда было?

– Да. Я собирался потом, после третьего полета еще побывать в космосе, и я бы точно слетал, потому что был здоров. Генеральный директор «Энергии» Юрий Павлович Семенов уговорил меня стать руководителем нового комплекса. Тогда международные полеты только начинались. Но в этот момент умер ректор университета МИИГАиКа. А у меня была кафедра аэрофотосъемки. Наступил 1989 год – беспорядки в стране: начали директоров институтов избирать. Появилась некая команда, которая хотела завладеть институтом. Ко мне приехали мои учителя: Виктор, выручай. В общем, я пришел к Семенову. Он говорит: ты что, ты еще полетишь в космос. Я говорю: ну, не могу я бросить родной институт. Так я остался ректором в МИИГАиКе и ушел из отряда. Исполнилось ровно десять лет, как я отработал в отряде космонавтов. Я десять раз летал на космодром Байконур, готовый к старту, и из них три раза слетал. Семь раз был дублером. Больше меня никто дублером не был.

– Виктор Петрович, я слышала, что вы этот институт подняли из достаточно тяжелого положения и сделали процветающим вузом, куда теперь большие конкурсы: многие хотят здесь учиться. Как вы это делали?

–  Ничего героического я не делал.

– Опять ничего?

– Все так же, как и во время полетов в космос. Я выполнял свою работу. Действительно, я пришел в трудное время: развал Советского Союза. Были проблемы. Появились новые программы, в том числе платные. Естественно, мы тоже брали студентов за деньги. Но у нас бюджетные места всегда преобладали. Были сложные моменты, когда у нас хотели здание забрать. Оно многих привлекало. В этом году нам, кстати, будет 242 года. Еще Екатерина Вторая подписала указ о создании нашего учебного заведения. Писатель Сергей Аксаков долгие годы был ректором этого университета. История у нас богатейшая.

Был момент, когда пытались нас присоединить к Автомобильному институту. Я дошел до почти президента и спас вуз. В общем, ничего героического я не делал, но, пользуясь тем, что я все же известный человек в стране, мне удалось вуз отстоять.

– Какая важная научная работа здесь сейчас делается?

– Когда я пришел в университет, я приехал, пообщался с Алексеем Станиславовичем Елисеевым. Он тогда стал ректором МВТУ им. Баумана. Он говорит: а чего ты дергаешься? Ты за три полета столько получил информации, приходи и на этой основе делай университет ведущим в области дистанционного зондирования Земли из космоса. Я стоял у истоков создания новых приборов дешифрирования снимков и создания новых карт. Это вот была моя основная задача. Мы создали много атласов страны. Ну, много чего еще сделали. К сожалению великому, сегодня «Роскосмос» не помогает нам в геодезии и картографии. Они все сосредоточены на международной космической станции, на строительстве нового космодрома. Это, наверное, нужно – и новый космодром строить, и новые ракеты делать. Но нет ни одного корабля, который бы сегодня давал нам информацию о Земле.

Не так давно запустили космический корабль, который будет заниматься Арктикой. Это очень важно, конечно. Но хотелось бы большего внимания нашей отрасли. Она не менее важна и нужна.

– Виктор Петрович, вы единственный академик среди космонавтов. Расскажите, пожалуйста, какую часть своей научной работы вы считаете наиболее значимой?

– Во многих странах высшая школа является основоположником новых знаний, и высшие учебные заведения играют большую роль в создании науки. К сожалению, у нас не совсем так, но постепенно налаживается. Представлены у нас и традиционные науки, и сравнительно новые для нашего вуза. В нашем институте когда-то преподавал геодезист Ф.Н. Красовский. Вся Земля – это эллипсоид Красовского. Они занимались науками о Земле и вопросами гравитации. Мы, конечно, тоже занимаемся этими научными исследованиями, но в большей степени я занимаюсь картографией и геодезией. Без геодезии ни одна отрасль сегодня не работает, и мы пытаемся готовить студентов на современном оборудовании. Картография сегодня перешла от карт, которые делали вручную, к аэросъемке и космической съемке. Я не забываю и атмосферу Земли – мои любимые серебристые облака, полярное сияние. Мы также занимаемся поисками лесных пожаров с помощью космических снимков. Везде мы имеем наших выпускников, и они востребованы. В нашем университете нет проблем с набором студентов. На днях мы провели день открытых дверей. Мне понравилось, что появилось много абитуриентов, желающих учиться в нашем университете. А еще я занимаюсь детьми.

– Какими детьми?

– После моего первого полета я приехал в родной город Киров – и обнаружил там здание, в котором жил Циолковский. Я знал, что оно там есть и что оно сохранилось. Константин Эдуардович Циолковский детство провел в городе Кирове, и я там сделал музей Циолковского. Валентин Петрович Глушко дал мне космический аппарат. Он мне очень помог с этим музеем. В общем, я начал проводить детские Циолковские чтения в Кирове. Каждые два года они там проходят в октябре. Со всей страны собираются дети.

Однажды, когда меня пытались заставить стать депутатом в Кирове, я встретился с Владимиром Владимировичем Путиным. Он приезжал туда, будучи председателем правительства. Я ему говорю: так и так, Циолковский здесь жил. Он мне: да брось ты, Циолковский – это Калуга.

Я опешил. Рассказал немного о биографии Циолковского, о том, что провожу тут детские Циолковские чтения, но дом совсем маленький, негде детям собираться. Говорю, нам бы надо построить детский космический центр. Помогите.

Он у себя записал, и через некоторое время появилось распоряжение Мединскому  – выделить Кирову деньги на строительство детского космического центра. Я специально остался тогда в депутатах, чтобы контролировать этот процесс, и мы построили. Три года назад его открыли: Мединский приезжал на открытие. Детский центр функционирует. Там есть все, для того чтобы стать космонавтом. Все тренажеры, какие имеются в Звездном городке. Там можно состыковаться со станцией. Все это сделали в Новочеркасске. Сегодня можно сесть экипажу, выполнить взлет космического корабля, подойти к станции, состыковаться, перейти в международную космическую станцию, побывать во всех ее отсеках.

– Фантастика!

– Это четыре этажа. Огромный планетарий наверху. Самое современное оборудование, которое мы завезли из Японии. Несколько залов, которые трансформируются. В Кирове сегодня другого здания нет, и поэтому все важные события проходят в детском космическом центре. Несколько музеев, космические аппараты. Отбоя от детей нет. Весь Поволжский округ там побывал на экскурсиях. И в этом году будут очередные детские Циолковские чтения.

– Это замечательно. Виктор Петрович, если бы вам сейчас сказали, на МКС что-то сломалось, никто не может справиться: полетите?

– Конечно, если бы прошел медицинскую комиссию. Полетел бы, какого хрена? Там сейчас проблема с дырками. Дырки мы тоже заделать можем. Полетел бы и разобрался.