Владимир Александрович Джанибеков в представлении не нуждается. Летчик - космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, генерал-майор авиации, командир корабля во всех пяти своих космических полетах — рекорд, непревзойденный по сей день. Владимир Александрович не любит давать интервью, уговаривать его пришлось довольно долго, и главным аргументом для нашего собеседника стало то, что мы обсудим проблемы науки и будущее космонавтики.
Владимир Александрович, знаю, что в детстве и юности вы демонстрировали блестящие успехи в точных науках— физике и математике — и даже поступили на физфак Ленинградского государственного университета. Почему решили оттуда уйти и поступать в Ейское авиационное училище?
Все очень просто. Я с детства мечтал стать летчиком. Но в тот момент, а на дворе стоял 1960 год, было великое сокращение вооруженных сил, и главным образом это коснулось авиации. В военкомате мне сказали: «В этом году у нас никаких направлений распределения в авиационное училище не поступало». И тут я увидел, что в Ленинграде есть аэроклуб, ребята летают на нормальных самолетах в ДОСААФ. Вот и решил: буду заниматься физикой, астрономией и летать на самолетах. Уже тогда я много читал научно-технической литературы по космонавтике, и там мелькали статьи о том, что скоро человек полетит в космос. Я поступил в аэроклуб, помог организовать на базе университета парашютную секцию. Около 40 человек сразу же записались прыгать, и. кстати, девчонок было больше, чем ребят. Своими руками мы отремонтировали помещение, развесили плакаты, разложили парашюты и начали заниматься. Но параллельно в военкомате комиссар дал мне большую анкету с фотографией и печатью, так называемую побегушку по медикам. Я прошел обследование и прошел по всем позициям. Я сдал первую сессию и ушел из университета.
А к какому моменту вы поняли, что хотите попасть в отряд космонавтов?
О космосе я начал грезить, наверное, уже в 1957 г., когда произошел запуск первого искусственного спутника Земли. Наш учитель физики рассказал нам что такое спутник, что вообще произошло. Я уже тогда интересовался астрономией. Жили в Ташкенте, в городе тогда света было немного и в ясную погоду ночное небо было потрясающим, сплошь усыпанным звездами. А в горах казалось, что звезды можно трогать руками. Нас хорошо учили. Азы военной топографии — изучение звездного неба, ориентация по звездам и по другим признакам. Поэтому все было логично.
Вы совершили свои пять космических полетов в интервале с 1978 по 1985 г. Скажите, пожалуйста, каким было первое впечатление от полета в космос?
Подготовка к первому полету заняла восемь лет. Это достаточно глубокое погружение в профессию. Мне было понятно и состояние невесомости, поскольку было осуществлено достаточное количество тренировок на самолетах, шла работа в скафандре при полетах на невесомость и в гидролаборатории под водой, проводились тренировки на центрифуге. Сложилась вполне понятная, продуманная, прочувствованная модель этого полета. Но будет не вполне правильно сказать, что не было никаких неожиданностей. Когда мы вышли на свет с Олегом Макаровым (О.Г. Макаров — летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза. — Примеч. ред.). в иллюминаторе начал светиться горизонт. Потом — восход Солнца. Это была потрясающая картина, которую нельзя ни описать, ни забыть. По-настоящему торжественный момент. Представьте 16 восходов и 16 закатов за сутки, причем картина дважды никогда не повторялась. До чего прекрасна наша Земля, наш единственный и неповторимый дом, который мы, гордые хомосапиенсы, так безжалостно опустошаем...
Такое, конечно, никакими симуляторами на Земле воспроизвести нельзя. А чем запомнился первый выход в открытый космос?
У меня он произошел со Светланой Савицкой (С.Е. Савицкая — летчик-испытатель, вторая в мире женщина-космонавт. — Примеч. ред.). Это был первый выход женщины в открытый космос. Естественное волнение, сосредоточенность. Ведь я отвечаю за ее жизнь, безопасность. Кроме того, это была не просто прогулка, а проведение серьезного эксперимента — сварка в открытом космосе, испытание нового ручного инструмента для проведения сложных монтажных и ремонтных операций в условиях открытого космоса. Тут уже о себе не думаешь.
Как себя проявила Светлана Савицкая?
Она молодец, справилась. Выполнила работу на очень высоком профессиональном уровне. Сварщики были в восторге от ее швов. Все прошло великолепно, без сучка и задоринки, хотя волнений с моей стороны было много.
Меняется ли мироощущение человека, который летает в космос неоднократно и проводит на орбите много времени?
Мне всегда хотелось совершить длительный полет, может быть не один, а по максимуму. В начале 1970-хгг., помню, серьезно разговаривали о марсианской экспедиции, и я мечтал... Мои первые четыре полета в этом смысле меня не радовали. Они были не слишком длительными. Неделя-полторы — это маловато.
А сколько времени вам хотелось побыть в космосе?
Сколько здоровья хватит. Полгода как минимум. Валерий Поляков (В.В. Поляков, 66-й космонавт России. — Примеч. ред.), например, полтора года летал, вернулся и говорит: «Мне бы еще неделю, только уже без программы, посидеть у окошка, посмотреть на Землю».
Появляется тяга к космосу, как у летчика к небу?
Да, мне все это часто снилось, многие годы. Проживал состояние невесомости, будто подпрыгнул и полетел над городом, над горами, над зданиями и людьми.
Состояние невесомости связано с так называемым эффектом Джанибекова, который вы продемонстрировали. Это эффект неустойчивости вращения твердого тела относительно второй главной оси инерции, представляющий собой следствие законов классической механики. В тот момент, когда довелось впервые наблюдать странно вращающиеся гайки, вы были удивлены или сразу поняли, что это такое?
Я был удивлен. Потом я неоднократно думал об этом явлении, в чем его природа. Надо сказать, до сих пор ни один ученый не вынес окончательный вердикт. Есть разные предположения, но глубокого понимания поведения вращающихся тел в состоянии невесомости я нигде не встречал. В.П. Савиных (советский космонавт, академик, дважды Герой Советского Союза. — Прим, ред.) наблюдал за мной, как за большим ребенком, когда я вращал эти предметы.
А у вас остался интерес?
У меня остался. В центре управления полетами во время сеанса связи старшая дочка спросила: «Папа, а что там интересного?» Показал ей эти кувырки. Она пришла в восторг: «Ой, как здорово!» Потом уже на Земле, на научной конференции спросили, что интересного я наблюдал. Это было, кстати, в Академии наук Узбекистана. В перерыве ко мне подошел один из математиков и сказал: «Пойдем, посидим, расскажи подробности, это очень любопытно». А потом уже в Москве была конференция физиков и математиков, там я тоже поделился своим наблюдением. Так и возник интерес.
А в какой момент этот эффект назвали вашим именем?
Это от меня не зависело, я не знаю. Мне это даже неважно. Но там, на орбите, я подумал, что таким же образом может вести себя любое небесное тело, в том числе и Земля.
То есть Земля может совершать такие периодические кувырки в пространстве?
Когда я начал думать конкретно о Земле, поразмыслив, пришел к выводу, что это поведение характерно для вращающегося твердого тела. У Земли твердь относительная, есть жидкие компоненты, которые могут как-то повлиять на этот процесс, к тому же у нас хороший якорь — Луна, которая тоже взаимодействует с гравитационным полем Земли и, безусловно, служит достаточно серьезным препятствием, способным помешать таким свободным кувыркам. Однако вопросы остались. Мой внутренний голос подсказывает искать связь процессов в материальном мире с волновой сущностью элементарных частиц...
Владимир Александрович, давайте вспомним ваш пятый полет — самый сложный и самый известный, когда вам пришлось в ручном режиме восстанавливать вышедшую из строя станцию «Салют-7». Вам это удалось, хотя не было никаких гарантий не только того, что вы ее сможете вернуть к жизни, но и того, что вы вообще вернетесь на Землю из этого полета. Страшно было?
Страшно не было. Было любопытно, что же там произошло.
А что там произошло?
Залип один датчик в системе зарядки аккумуляторов. Это вырубило всю систему.
Когда это происходит на Земле, пошел да починил. А тут надо было лететь в космос, и, как я понимаю, там не все зависело только от вас и вашего мастерства. Были совершенно непредсказуемые обстоятельства.
Ну что там могло произойти? Главное — станция была целая. Конечно, были определенные неудобства. Но мы не избалованы комфортом. Привыкли преодолевать разного рода сложности. Это, наверное, заложено в наших людях. Мы выросли в этой среде. Поэтому просто полетели и починили.
Вы так об этом рассказываете, будто ничего особенного не сделали. А я прекрасно помню волнение, которое охватило тогда людей, близких к ракетно-космической отрасли. Я выросла в этой среде. И когда у вас получилось, я очень хорошо помню всеобщее ликование. Это было чрезвычайно сложно с инженерной точки зрения. Вы так не считаете?
У меня абсолютно не было сомнений в том, что я прилечу и состыкуюсь. Тем более что рядом со мной был грамотный, уже имеющий опыт работы на станции «Салют» Виктор Савиных, отличный бортинженер и очень комфортный по характеру для меня человек. В общем, у нас был хороший экипаж. Запаслись теплой одеждой на всякий случай, потому что предполагали, что там может быть низкая температура, а значит и проблемы с водообеспечением. Главная проблема у нас была с демонтажем системы регенерации воды. Трубы разморозились, все блоки, которые содержали воду, разорвались, потом из них пошла вода. Они были размещены на стенках станции, смонтированы в первую очередь, а дальше, сверху, начинали навешивать другое оборудование. Все это надо было разобрать. Представьте себе: у вас на кухне в стенах потекли трубы, нужен ремонт. Вы поснимали всю мебель, куда- то вынесли. А у нас некуда вынести.
Понятно. Не в открытый же космос выносить.
А по объему у нас, как в пазике, не развернешься. К тому же невесомость, все летает. Резинок у нас в нужном количестве нет, чтобы зафиксировать. И освещения нет, фонарики сели мгновенно. Зарядить нечем, мобильника тоже нет, чтоб подсветить. Поэтому неудобства были. Но потихонечку разбирались и делали. С Земли очень хорошо нам помогали. Без Земли мы бы ничего не сделали, я считаю. Разговоры у нас были очень живые, без трагических ноток. По делу. Поэтому все завершилось благополучно.
Вы проводили в космосе большое количество научных экспериментов. Вспомните, пожалуйста, наиболее интересные, запомнившиеся.
Для меня были интересны ручные режимы, возможность управлять вручную этим гигантским комплексом. Режим звездной ориентации и стабилизации станции по маркерам, по точкам, выдерживание достаточно длительных экспозиций. Мне нравилось, когда я идеально удерживаю в долях секунды всю эту связку. Мы проводили спектрометрическую регистрацию особо крупных промышленных центров. Пролетаем Запорожье, например, и в течение всего пролета над ним я вращаю станцию, чтобы отснять с разных точек всю эту картину Летим над Чикаго — тоже замеряли, смотрели. Еще в первом полете мне Георгий Гречко (Г.М. Гречко — летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза. — Примеч. ред.) говорит: «Смотри, вот следы от производственных комплексов Чикаго тянутся на восток до самой Атлантики». Я это запомнил.
Мы очень много занимались съемкой различных регионов на нашей территории. Впоследствии эта тема перешла в более серьезную исследовательскую работу, связанную с возможностями трехуровневого зондирования Земли — космос, самолеты и наземные службы. Все это завязалось на программу предполагаемой станции «Мир-2», которую планировали запустить на приполярные орбиты. Тут есть проблема: у станций МКС, «Мир», «Салют» наклонение орбиты 51 градус. Это означает, что севернее или южнее 51-й параллели мы под спутником ничего не видим. В частности, под нашим взором оказывается не вся Европа. Мы могли отснять всего лишь 7,5 % территории Советского Союза. Поэтому планировалось работать на более высоких наклонениях орбиты, что позволяло обозревать северные просторы нашей страны, вплоть до тундры. Именно с этой целью был сформирован проект «Мир-2». Это был очень интересный проект.
Прошло обсуждение в академии наук, была выдвинута идея Международной программы космической экологии — когда на борту станции летают профессиональные экологи, а наземные центры с ними общаются. Для этого нужно подготовить космонавтов соответствующего уровня. Международная экологическая программа тогда была уже достаточно резонансной темой, состоянием окружающей среды были обеспокоены в частности скандинавские страны и Канада.
Как вашу идею восприняли в академии наук?
В академии идея космического пилотируемого патруля была воспринята очень серьезно. В центре подготовки космонавтов была сформирована соответствующая программа, был создан отдел. Начали готовить кадры. Большое количество специалистов прошло через нашу школу экологов. Есть космонавты, которые получили второе образование инженера-эколога. В нескольких регионах Советского Союза тоже начали формироваться специализированные центры. В рамках этого проекта была проведена большая работа—инвентаризация земель Молдавии, Азербайджана, Узбекистана. Самая большая—по Узбекистану, где создано 18 тематических карт в едином ключе. Это очень масштабная и важная народно-хозяйственная работа.
Затем было продолжение по Монголии. Дублер монгольского космонавта Майдаржавын Ганзориг окончил аспирантуру Института космических исследований, и ему предоставили возможность сформировать лабораторию при академии наук в Улан-Баторе. Поставили пару компьютеров, подготовили специалистов — и центр обработки космической информации приступил к работе. Сегодня это уже достаточно серьезный информационный центр. Ганзориг — доктор наук, академик. В этом центре побывало немало специалистов из других стран. Я очень радуюсь за своих монгольских коллег.
Вы профессор-консультант кафедры космической физики и экологии радиофизического факультета Томского государственного университета, почетный доктор ТГУ. Почему это важно именно сегодня?
Я считаю, что сейчас вообще нет ничего важнее экологической темы. Все каналы время от времени касаются климатических изменений, но нечасто поднимают тему выживания человечества через 10-15 лет. А это уже совсем скоро. К этому все идет. И нас это в первую очередь касается, поскольку в Сибири будут очень серьезные изменения, связанные с потеплением. Они уже начинаются. Плывут города, подстанции, происходят настоящие бедствия. А где-то высыхают реки, озера... Уже сегодня надо думать о том, что придет день, когда действительно придется бросать города. Возможно, надо думать о том, чтобы создавать экспериментальные поселения, где люди смогут автономно себя обеспечивать достаточно длительное время.
Как космическая станция?
Примерно так. Но таких реальных проектов на государственном уровне пока нет. Во всяком случае, не ведаю, хотя живо этой темой интересуюсь. Мы сейчас обсуждаем вопросы демографии, а того, чтобы формировать у нашей молодежи, студенчества понимание того, о чем я говорю, пока нет. Не готовы мы пока к этому. Думаю, если что-то произойдет, выживут те, кто привык жить на природе. Аграрий, лесничий, охотник в Сибири выживет, в тундре люди выживут, им не привыкать. А в мегаполисах, в Москве например, закройте магазины, АЗС, отключите электричество на полдня — и все. Конец света. Поэтому тема эта, на мой взгляд, важна и актуальна. Вопросами безопасности нашей планеты и жизни на ней, кстати, был обеспокоен недавно ушедший из жизни бывший президент РАН В.Е. Фортов. Он уделял много внимания этой тематике, в частности астероидной опасности. Думаю, нам всем сегодня тоже не стоит об этом забывать.
Знаю, что вы с детства увлекались рисованием. После полетов в космос вы стали автором картин, в большинстве своем космических пейзажей. Космос каким-то образом изменил ваш взгляд на мир?
Рисовать меня заставила жизнь. Мне было пять лет, у меня был друг Валентин, он учился во втором классе. И вот он делает уроки, а я сижу рядом и болтаю ногами. Он мне подсовывает газету, карандашик и говорит: «Вот, давай, обводи, трудись, учись рисовать, писать». Я начал обводить заголовки карандашиком. А у него дядя — профессиональный художник, а отец, хоть и работал шофером, но тоже прекрасно рисовал. И сам Валентин умел это делать. И вот на этой самой газетке он взял и нарисовал мне голубя. Я до сих пор этот живой глаз вижу. И еще он буквы оттенил. Вдруг они всплыли, будто оторвались от плоскости. Я спрашиваю: «Как ты это сделал?» Он говорит: «А вот так. Учись».
Ну и я незаметно для себя под его нажимом научился читать, писать, рисовать. Он начал учить меня каллиграфии. Я еще в школу не ходил, а все это умел. Потом, в Суворовском училище, нас учили рисованию. В летном училище оформление классов — плакаты, схемы, боевой листок. У меня это получалось, было интересно. Изменилось ли что-то после полета? Я получил возможность общаться с большими художниками. Это, конечно, очень здорово. Но все остальное зависело только от меня, от моих возможностей.
Есть две противоположные точки зрения. Первая: пилотируемая космонавтика не нужна, пусть летают роботы, не надо человеку рисковать, попадать во враждебную космическую среду. Вторая: за пилотируемой космонавтикой будущее, человек не может вечно жить в колыбели, как выразился основоположник космонавтики К.Э. Циолковский. Какой точки зрения придерживаетесь вы?
Конечно, второй. Всегда найдутся те, кто боится двигаться вперед. Их больше. Они будут говорить: «Зачем куда-то ехать, плыть, лететь? Я кнопку нажал — и все получил». Прогресс не остановить. Мало того: он будет развиваться благодаря тем. кто не боится. Это заложено в нашей человеческой природе. Мы всегда будем стремиться к звездам, пусть и через тернии. Пусть и не все вернутся.
Были времена, когда каждый мальчишка мечтал стать космонавтом. Сейчас, наверное, уже мало у кого такие устремления. Как вы думаете, вернется ли романтика увлечения космонавтикой?
Ну, это вы неправильно сказали. Наоборот, приток желающих поступить в отряд космонавтов не убывает. Конкурс высокий. Но проблема в другом. Сегодняшняя молодежь не проходит по здоровью. Хорошие, толковые, талантливые ребята, но далеко не все выдерживают. А космос — среда, которая предъявляет серьезные требования к здоровью, устойчивости организма, природным резервам. Тут уж что от родителей, дедушек и бабушек получил — не испорти. Так что есть над чем задуматься.
Владимир Александрович, что бы вы пожелали сегодняшним молодым людям, которые интересуются космосом и космонавтикой?
Главное — найти себя в этом мире. Это очень непросто. Найти и понять, что, может быть, полет в космос — это не твое, но не менее важно быть рядом, быть полезным этому делу. Такие люди тоже нужны. Комиссия по отбору в отряд у нас была очень строгая. Последняя комиссия — это мандатная. И вот мне задают вопрос: «А что если не слетаешь? Вдруг сорвешься на тропе в космос? Ведь такое бывает». Отвечаю: «Я не потеряюсь в этом мире, найду себя. У меня есть чем еще заняться, мне многое интересно». И мой ответ понравился. Так что никогда не теряйтесь, ищите себя. Далеко не все природные тайны открыты...
А еще надо любить свою Родину, быть благодарными родителям за то, что мы родились в России. За нашей страной будущее. Уверен в этом. Надо быть активным в этом мире, верным, добрым, честным, справедливым. Очень простые советы. Даже в чем-то банальные. Но, поверьте, они и есть самые правильные.
■
Беседовала Наталия Лескова
Редакция благодарит за предоставление архивных фото Государственный музей истории космонавтики им. К.Э. Циолковского в Калуге и Ассоциацию музеев космонавтики России (AMКОС).
Иллюстрация на главной странице: В.А. Джанибеков. Грезы о небе
Владимир Александрович Джанибеков, летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, генерал-майор авиации
