В преддверии выборов РАН. Журнал «В мире науки», № 7–8. А.М. Сергеев: «Какой должна быть академия»

В преддверии выборов РАН в журнале «В мире науки» вышли интервью с кандидатами в президенты Российской академии наук. 

Александр Михайлович Сергеев — действующий президент РАН и кандидат на пост главы академии на следующие пять лет. Что удалось и что не удалось сделать за прошедшие годы? Для чего нужен второй срок? Какие задачи глава РАН планирует решить и почему академии так важно получить государственный статус? Об этом и многом другом — наш разговор с Александром Михайловичем накануне выборов.

Президент РАН академик Александр Михайлович Сергеев выдвинут на второй срок бюро отделения физических наук РАН, отделения биологических наук РАН, отделения историко-филологических наук РАН, отделения глобальных проблем и международных отношений РАН, а также 402 членами РАН.

19 июля 2022 г. президиум РАН утвердил решение о выдвижении к избранию.

1 сентября кандидатура согласована Правительством РФ.

— Естественно, первый вопрос перед выборами может быть лишь такой: зачем вы идете на выборы на тяжелую должность президента академии наук?

— Я хотел бы продолжить то успешное, что было сделано за последние пять лет, закончить то, что еще не удалось сделать по разным причинам — объективным, субъективным, форс-мажорным. В математике есть понятие траектории: чтобы ее построить, нужно знать начальную координату и начальную скорость. После нисходящей траектории нулевых годов и провального участка после 2013 г. наша траектория постепенно пошла вверх. Считаю, скорость, которую мы уже набрали в развитии академии, достаточно приличная. И эта траектория приведет к новым результатам. А результат — это серьезный государственный статус, который должна иметь Российская академия наук. С тем, чтобы она не просто участвовала, когда позволят или попросят заняться государственной научно-технической политикой, но была серьезно вовлечена в это как главная научная организация страны.

Вспомним, когда осенью 1991 г., в самое драматичное время для нашей страны, происходило возвращение от Академии наук СССР к Российской академии наук, был издан указ президента России о восстановлении академии как высшего научного учреждения страны. Не обыкновенного бюджетного учреждения, каким мы стали сейчас, то есть на уровне одного из тысяч таких же в стране, а высшего научного учреждения страны. Мы должны к этому возвратиться, но дорога предстоит непростая, тернистая. Впрочем, к счастью, часть ее мы уже прошли.

— Когда пять лет тому назад вы после В.Е. Фортова вошли в кабинет президента РАН, какой был первый ваш вопрос?

— Первый, он же и основной вопрос: как наиболее эффективно добиваться цели, поставленной общим собранием членов РАН, то есть, как вернуть академии возможность работать на благо страны в полную силу?

— Хочу привести один из примеров деятельности президента Академии наук СССР, связанный с М.В. Келдышем. Он практически на равных спорил с высшими должностными лицами страны по проблемам академии. Что для вас уровень президента РАН — возможность вхождения в большую политику, в государственные структуры, способ добиться того, чтобы академия стояла рядом с властью? Как будет решаться проблема взаимоотношений по линии «власть — академия»?

— Академия и власть должны доверять друг другу и уважать друг друга. Под знаком этого доверия академия должна возвращать себе больший функционал и демонстрировать результативность его использования. В 2013 г. он в академии наук практически пропал. Я помню, как В.Е. Фортов боролся за остатки функционала, причем борьба-то шла не на высоком надведомственном уровне, а с одним агентством под названием ФАНО (Федеральное агентство научных организаций. — Примеч. ред.). Именно с ним приходилось выстраивать свои отношения и доказывать необходимость существования академии, в чем открыто сомневались некоторые руководители агентства. У руководства СССР не было сомнений в необходимости академии, именно поэтому М.В. Келдыш на равных мог спорить с властью.

Взаимодействие «власть — академия» должно выстраиваться по всем ветвям и уровням власти: и с руководством страны, и с министерствами, и с губернаторами. Кто-то считает, что президент академии должен по своему рангу решать вопросы только с высшими руководителями страны, а иное умаляет престиж академии. Так вот, такой престиж нам надо заработать в новых условиях, а не ностальгировать по старым временам. А надеяться, что престиж появится по мановению волшебной палочки, чьему-то кивку головы или движению бровей, просто наивно.

— В чем будет состоять ваша главная задача с первых дней, если пройдете выборы?

— Продолжать наращивание функционала РАН в новых условиях. Будем инициативно продвигать предложения академии и доказывать, что она может много больше, чем делает сейчас: давать импульс новым крупным научным проектам, координировать поле фундаментальных и поисковых исследований, возвращать научное руководство институтами, работать на усиление технологического суверенитета страны и формирование нового научного задела для ОПК. Последние задачи особенно важны сегодня из-за изменившейся геополитической ситуации в мире.

Наращивание функционала РАН стало приоритетом деятельности ее сегодняшнего руководства, начиная с 2017 г. Это было сформулировано в наших предложениях во время первых встреч с президентом страны, и он нас поддержал. Во время одной из них президент сказал, что тоже понимает, что академии не хватает статуса.

— О чем идет речь?

— О юридическом статусе. Статус не как известность и почитаемость, а то, что позволяет выполнять функции, возложенные на академию наук. Будучи рядовым федеральным государственным бюджетным учреждением, многое трудно или невозможно сделать: отстаивать позицию перед министерствами при обсуждении вопросов в правительстве, вносить законодательные инициативы, осуществлять научное руководство институтами, подведомственными различным министерствам и ими управляемыми.

— Управлять можно тем, где имеешь власть, иначе ничего не получится.

— Президент сказал: «Формулируйте предложения по усилению роли академии наук». Мы эти предложения представили, и, надо сказать, президент откликнулся очень быстро. Буквально через месяц он сам внес законопроект по повышению функционала РАН. Правда, было учтено не все, что мы планировали. Но, по крайней мере, было продемонстрировано, что и он видит, что двигаться надо именно по этому пути.

— Но все равно главной задачей для академии наук считается экспертная деятельность! У науки, у академии наук главная задача — экспертиза! Это не нонсенс?

— Не соглашусь. Экспертиза — это только одна из задач для академии. Давайте посмотрим, что есть в формулировке закона. Там сказано, что академия наук «осуществляет в порядке, определяемом правительством, научное и научно-методическое руководство научной и научно-технической деятельностью научных организаций и образовательных организаций высшего образования, а также экспертизу научных и научно-технических результатов, полученных этими организациями». Относительно экспертизы результатов и научно-методического руководства существуют регламентирующие постановления и иные подзаконные акты. Но впереди идет именно «научное руководство», которого мы добиваемся и должны в ближайшие годы закрепить за академией. Это, возвращаясь к вопросу о дальнейшем наращивании функционала.

— Хочу еще раз повторить: руководить можно там, где имеешь власть, а если у академии нет институтов, чем ей руководить? К тому же если нет институтов, значит, нет быстрого превращения знаний в технологию, в продукт.

— А вот здесь вы совершенно правы. Реальное научное руководство может быть только тогда, когда право этого руководства закреплено юридически. Для этого академия наук должна иметь право быть от имени государства соучредителем научных институтов и реализовывать это право в области их научной деятельности.

Если помните, реформа в 2013 г. проходила под аккомпанемент такого заклинания: ученым нужно оставить науку, нужно освободить их от несвойственных им функций по управлению собственностью, содержанию зданий и т.д. То есть это означало, что ФАНО должно заниматься административной работой, содержать здания, сооружения, а академия наук должна заниматься именно научным руководством. Но этого не случилось. Все было отдано ФАНО. Мы считаем, что у проведенной реформы было бы гораздо меньше негативных последствий, если бы была реализована схема соучредительства: академия — за науку, ФАНО — за администрирование собственности.

В современных условиях для того, чтобы юридически закрепить за академией право научного руководства, необходимо изменить ее организационно-правовой статус. В статусе ФГБУ мы не можем быть партнером министерствам по соучредительству научных организаций. Мы хотим, чтобы у Российской академии наук появился новый юридический статус — Государственная академия, что должно быть отражено в Гражданском кодексе.

— Не значит ли это, что академия должна стать чиновничьей организацией, а академик — государственным чиновником?

— Нет, это означает, что она имеет четко определенные государственные функции по организации фундаментальной науки в России.

— А есть другие взгляды на положение, которое должна занимать академия?

— К сожалению, есть и другие взгляды. Например, высказывается точка зрения о превращении академии просто в клуб ученых по интересам, у которого нет никаких государственных функций. Тогда у академии можно отобрать всю собственность, прекратить платить стипендии, для организации работы собирать членские взносы и снимать раз в год какой-нибудь концертный зал для общего собрания. К сожалению, адепты этой точки зрения — весьма сильные фигуры.

Есть и такой взгляд: «Академия наук — это бренд. Может быть, самый дорогой для России бренд. Пусть она и останется только брендом для страны. А вы, академики, — хранители этого бренда. Получайте свои стипендии, но о расширении своего функционала и не думайте». Сразу перед глазами встает образ такого дряхлеющего ключника-мудреца, сторожащего вход в Кунсткамеру. Она до сих пор символ академии, хотя теперь нам и не принадлежит.

А мы хотим приобретать все больше и больше государственных функций для работы и пойдем дальше по этому пути.

— Вы берете ответственность за деятельность академии без институтов или и за работу институтов тоже?

— Мы хотим взять ответственность за результативность российской науки, прежде всего, в поле фундаментальных и поисковых исследований. Сегодня, по большому счету, никто за это не отвечает. Сегодня у нас сами институты решают, чем им заниматься и чем отчитываться.

— Но у институтов есть госзадания!

— Да, у институтов есть госзадание, которое они получают, но дело в том, что до настоящего времени они его формируют фактически сами себе, определяя, чем бы хотели заниматься. И до недавнего времени отчетность была в основном по публикационной активности. А что это означает на деле? Это означает, что организация заказывает себе на следующий год, на трехлетку вперед, сколько она произведет статей или представит результатов исследовательской деятельности. Планы, как правило, выполняются, а результативность нашей науки падает.

Я никого не хочу упрекать в иждивенчестве. Сам жил в этой системе в своем родном институте и как исследователь, и как руководитель. Но когда ты сам формулируешь себе задание, ты, естественно, исходишь из того, что интересно тебе. Но ведь это государственное задание, а значит, государство должно определять его, а не ты должен его себе придумывать.

Сегодня наиболее правильным представляется управление тематикой исследований в стране через новую программу фундаментальных и поисковых исследований, которая только что начала функционировать. Там академия наук ежегодно определяет детализированный план научных исследований, а институты и университеты помещают свои работы в матрицу этого плана, то есть для организаций присутствуют как свобода выбора темы, так и рамки общего структурного плана и приоритетов, определяемых государством. К этому нужно добавить и то, что сейчас все планы и отчеты проходят обязательную экспертизу РАН.

Конечно, в последние месяцы, когда мы живем в режиме санкций, именно этим в большой степени и определяются приоритеты, причем не только в сфере прикладных разработок. Приоритеты формулируются сверху государственными структурами в целях скорейшего достижения технологического суверенитета или импортозамещения критически важной продукции.

— С учеными советуются?

— Да, особенно в последнее время, и довольно часто. Есть постоянно действующие совместные рабочие группы академии с Минпромторгом и другими министерствами.

— Извините, это называется «петух клюнул».

— Да, клюнул, а что же делать? Наверное, таково устройство нашего национального характера.

— Вернемся к институтам. Вы говорили, что они сами себе определяют задание. Но я брал много интервью у руководителей различных институтов, у которых нет денег для работы, а их нет, как они говорят, потому что властвует парадокс: мы можем делать свои разработки и помимо госзадания, но не имеем права на ведение хозяйственной деятельности. Хотя при слабом государственном финансировании такая деятельность позволяет развивать науку и вносить реальный вклад в промышленность и экономику. Но решение этого вопроса может быть только на законодательном уровне. Если будете избраны президентом, вы готовы за это взяться?

— Уже взялись. Ситуация, когда институты не могут заниматься хозяйственной деятельностью, сейчас особенно неуместна, потому что важнейшая задача на сегодня — быстрое внедрение конкретных разработок. У нас в стране, слава богу, есть научные институты, умеющие доводить прикладные разработки до уровня продукта. В составе некоторых есть инжиниринговые центры, опытные производства, готовые сами выпускать высокотехнологичную продукцию. Но никаких серьезных совместных предприятий с инвесторами они организовать не могут. За исключением, так называемых МИП — малых инновационных предприятий.

Например, институт разработал и запатентовал технологию. Тогда разрешается создать хозяйственное общество, взносом института в которое могут быть патент или расчетная программа — его интеллектуальная собственность, а снаружи в это малое инновационное предприятие какой-нибудь инвестор вкладывает деньги. Но такие предприятия сильно ограничены в возможностях. Например, в МИП нельзя внести какие-то средства производства или передать ему какое-то здание, которое, допустим, институту не нужно, но вполне могло бы служить для развития производства.

В марте по поручению президента страны мы сформулировали, что сейчас нужно сделать, в том числе в организационном плане, чтобы дать институтам возможность заниматься хозяйственной деятельностью, не опасаясь, что придет прокуратура и накажет за это. Однако пока этот вопрос законодательно не решен.

На одном из последних совещаний у президента по национальным проектам опять было сказано: давайте дадим возможность тем институтам, которые этого хотят, не просто заниматься прикладными разработками, а использовать их для того, чтобы самим производить продукцию, и тогда они могли бы стать участниками хозяйственной деятельности.

— А как вы думаете, почему боятся?

— Я не думаю, что боятся. Наверное, просто руки не доходят.

— Но ведь эта проблема стоит все пять лет?

— Думаю, больше, лет 25. Были колебания из стороны в сторону. В начале 1990-х гг. приветствовалось создание хозяйственных обществ под крышей институтов. Потом это запретили. В 2009 г. разрешили в форме МИП. МИП начали открываться, но потом большинство закрылись. В результате ни институты, ни университеты заметного вклада в производственную деятельность не дают. В условиях санкций важны любые возможности по замещению высокотехнологичного импорта. Некоторые научные институты могли бы взять на себя часть функционала отраслевых институтов, особенно в тех направлениях, где наша отраслевая наука оказалась подорванной. Это может способствовать зарождению и становлению научно-производственных комплексов как хорошо забытой формы инновационной экономики, неплохо себя зарекомендовавшей в прежние времена.

Мы живем в условиях хоть и санкционной, но рыночной экономики, а для нее характерны свои инновационные модели. Они базируются на интересах высокотехнологичных компаний, нацеленных на то, чтобы как можно быстрее довести новое знание, полученное учеными, до рыночного продукта. Новое знание в такой экономике дает максимальную добавленную стоимость, получение сверхприбылей и последующие реинвестиции в науку для извлечения и привлечения другого нового знания. В этой цепочке работает положительная экономическая обратная связь.

— А почему мы не можем перенять этот опыт?

— У нас разговор об этом идет долгие годы. Мы никак не можем распределить наши полномочия и ответственность в так называемой долине смерти, в которой знания должны превращаться в технологии и продукты. Сначала в процессе генерации знаний идут фундаментальные и поисковые исследования. В фазе фундаментальных исследований, например, вы создаете какую-то новую молекулу с интересным дизайном, но не знаете конкретно, для каких практических приложений она нужна. В фазе поисковых исследований вы доказываете, что эта молекула умеет эффективно цепляться к рецептору раковой клетки. Тогда ваша разработка становится потенциально интересной для фарминдустрии. Но чтобы фарминдустрия пришла и купила вашу разработку, вы должны провести доклинические и клинические испытания, а вот эта серединка у нас и не работает.

Возникает вопрос: а кто будет платить, кто будет вкладывать серьезные деньги в эти испытания? Нам говорят — нет, это не государство, ибо весь мир устроен так, что приходит крупная фармкомпания и все оплачивает: и доклинические, и клинические испытания. Но у нас нет крупных фармкомпаний, есть хорошие, работающие на высоком технологическом уровне, но, например, с Pfizer пока соревноваться не могут. У Pfizer огромные деньги, эта фирма может вложить миллиард долларов в разработку нового лекарства. Можно привести много точно таких же примеров и из других сфер. Вот эта часть и называется «долина смерти».

Я много езжу по стране и вижу, как переживают ученые за невозможность внедрить их очень и очень нужные для страны наработки, причем это касается и медицины, и сельского хозяйства, и разных отраслей промышленности. Власть разводит руками и говорит: а денег нет, государство не должно на этой стадии готовности технологии давать деньги. Потому что по законам капитализма должен прийти бизнес и сказать: это что-то интересное для нас, мы профинансируем. А бизнес финансировать не хочет, потому что считает, что ему дешевле закупить инновации за границей. Вот поэтому наше знание так и не превращается в наши технологии. А когда бизнесу отказали в продаже технологий, мы и оказались в той ситуации, когда, как вы говорите, «петух клюнул».

— Значит, нужно законодательно изменять положение.

— Да, законодательно. Создание эффективной инновационной системы — это важнейшее государственное дело.

— Как я понимаю, одной из важнейших проблем для вас как для президента РАН, если будете избраны, да и для любого президента, кто бы им ни был, станет организационная. Вы что-то сделали за истекшие пять лет в плане организации различных программ и проектов?

— Самое главное — создание новой Программы фундаментальных научных исследований. Прежняя — Программа фундаментальных исследований государственных академий — закончилась в 2020 г. Действующая программа предназначена не только для академических институтов, но и для всех научных и образовательных учреждений страны, в которых ведутся фундаментальные исследования. Она работает на основании новых принципов и с новым механизмом управления.

— Кто управляет, президиум РАН?

— Координационный совет. В нем 12 секций, возглавляемых нашими академиками, в которых работают члены РАН, представители научных институтов и университетов различной ведомственной принадлежности. Нижний, оперативный уровень этой программы называется «Детализированный план научных исследований». Каждый год координационный совет его актуализирует. Может менять и несколько раз в год в зависимости от мировых трендов и от потребностей страны. Все институты и университеты, работающие по госзаданию, руководствуются при составлении планов тем, что предлагает координационный совет. Более того, он управляет финансированием (а это в целом более 200 млрд руб. в год), решая, например, что в следующем году какой-то раздел будет финансироваться в два раза больше, а другой — в два раза меньше. Теперь у академии наук появился реальный инструмент управления наукой — Программа фундаментальных научных исследований. Она принята правительством и показала себя в качестве мобильного инструмента. Например, в марте этого года, когда началась санкционная война, координационный совет ее быстро актуализировал, добавив или подчеркнув приоритеты, и институты уже в апреле составляли себе госзадание на 2023 г., исходя из того, что мы считаем важным для страны в это сложное время.

Следующий организационный результат — запуск первых КНТП (Комплексных научно-технических программ и проектов). Это как раз и есть инновационные цепочки от знаний к технологиям и продуктам, один из главных инструментов Стратегии научно-технологического развития Российской Федерации.

Академия наук была и остается ответственной за то, чтобы в направлении семи приоритетов стратегии работали соответствующие научно-технические советы, формировались проекты, находили инвесторов, подбирали консорциумы исполнителей. В настоящее время советами одобрены более 50 заявок на реализацию КНТП, предусматривающих создание на предприятиях реального сектора экономики более 200 новых технологий. Благодаря настойчивой работе РАН к настоящему времени правительством утверждены первые три КНТП («Нефтехимический кластер», «Чистый уголь — Зеленый Кузбасс», «Сухие молочные смеси»), еще три («Глобальные информационные спутниковые системы», «Композиты», «Робототехника») находятся на завершающей стадии их принятия. Отмечу, что это привлечение десятков миллиардов рублей наших крупных компаний в создание новых технологий и продуктов на основе результатов наших ученых. Это один из мостиков, который строит академия наук для преодоления «долины смерти».

Серьезным достижением РАН как органа управления наукой стала принятая в 2020 г. по нашей инициативе программа крупных научных проектов, так называемых стомиллионников, позволившая сохранить и распространить на все научное пространство страны опыт программ президиума РАН. Более 40 консорциумов работают сейчас над получением результатов мирового уровня. Это и детектирование астрофизических нейтрино на новом, крупнейшем в Северном полушарии нейтринном детекторе, и разработка новых противовирусных препаратов на основе оригинальных отечественных платформ, и создание новых технологий извлечения лития для различных месторождений редкоземельных металлов, и многое другое.

— Вы привели сейчас примеры программ, представляющих собой необходимый элемент решения научно-технических задач. Но в связи с этим есть одна проблема, о ней много и остро дискутировали на заседании президиума РАН. Это проблема РФФИ. Несмотря на стремление президиума и ваше сохранить РФФИ, он фактически приказал долго жить. Создается новый научный центр с большими полномочиями, с большими средствами. Что вы думаете по этому поводу?

— Действительно, РФФИ перестал существовать как фонд, реализующий грантовую поддержку научных исследований. Решение об этом было принято на высоком государственном уровне. И мы действительно об этом не знали. С учеными никто не советовался.

— Вопрос, касающийся ученых, правительство решило, не советуясь с ними. Так?

— Да, это было решение правительства. Мы на самом деле были озабочены тем, что вопрос о ликвидации самого популярного и важного научного фонда с богатой историей решался без обсуждения с научной общественностью. РФФИ помог многим тысячам наших ученых, откровенно говоря, просто выжить. Выжить и остаться работать в науке в своей стране. Тем не менее было принято решение о передаче грантового функционала РФФИ в РНФ. Поскольку у РФФИ все-таки были структура и кадры, было решено на его базе организовать Российский центр научной информации (РЦНИ). Преобразование РФФИ мы восприняли с сожалением, но что есть, то есть.

Более того, к нашему большему недоумению появился проект постановления правительства о том, что РЦНИ наделяется функциями, принадлежащими по закону академии наук, и в этом проекте постановления он назван одним из наиболее важных научных учреждений страны. Нас, академию наук, это еще более смутило, поскольку Российская академия наук в 2013 г. перестала быть не только высшим научным учреждением страны, но и вообще научным учреждением. И вот появляется новое научное учреждение страны, которое позиционируется как одно из наиболее важных. И мы, естественно, выразили недоумение. Президиум принял соответствующее обращение в адрес правительства. Нам удалось остановить процесс «откусывания» полномочий у РАН в пользу этого центра.

Да, история исчезновения РФФИ — печальная история. Тем более на фоне попыток еще больше урезать функции Российской академии наук. Сейчас новый центр продолжает формироваться. Но у нас есть несколько академических институтов, профессионально работающих с научно-технической и гуманитарной информацией: ВИНИТИ, ИНИОН. И появляется этот центр. Что будет дальше, будет ли их слияние в одну организацию? В любом случае хочу подчеркнуть, что с академией наук никто в вопросах реорганизации фонда не советовался.

— А если вспомнить пример М.В. Келдыша, поспорить с высшим руководством, обратиться к президенту, задать вопрос: разве можно так поступать с академией?

— Конечно, мы обращались. Попытка «откусывания» полномочий у академии происходит не в первый раз. Первым был случай с экспертизой. Вначале мы получили довольно широкие полномочия, а потом их стали ограничивать. Я был у президента страны с просьбой повлиять на эту ситуацию. Было дано соответствующее поручение правительству, но оно не нашло в этом ничего противозаконного, и решение было подтверждено. Получается, что, с одной стороны, академию наук определили как главную экспертную организацию страны, с другой — после этого из-под ее экспертизы вывели ряд организаций, сказав, что у них есть своя экспертиза. Вероятно, посчитали, что академии слишком много дали, надо уменьшить. А по сути, и в том и в другом случаях речь идет о том, что противоборствуют две тенденции: одна — работа руководства РАН по расширению функционала академии, другая — противоположная, по уменьшению ее роли и влияния.

— Вы президент РАН за отчетный период. Можете ли вы рассказать, какой весомый вклад в развитие страны внесла академия за эти пять лет?

— Выделю три принципиальных результата. В области естественных наук считаю самым большим успехом сохранение фундаментальных космических исследований. Возьмите, например, космическую миссию «Спектр-РГ», позволившую вывести нашу страну в мировые лидеры в наблюдательной рентгеновской астрономии. Академия наук со времен М.В. Келдыша отвечает за отечественный научный космос и выступает заказчиком всех научных проектов в космосе.

Второй результат — это всеми признанная работа академии во время пандемии коронавируса. Отмечу с гордостью, что по социологическим опросам 2021 г. индекс доверия населения к Российской академии наук вышел на первое место по сравнению со всеми другими государственными и общественными организациями в стране. Это результат отношения общества к тому, как наши ученые работали в ковидное время. Руководители разработок отечественных вакцин — А.Л. Гинцбург, Д.Ю. Логунов, С.В. Борисевич, А. А. Ишмухамедов — все члены Российской академии наук.

Наконец, меня часто спрашивают о вкладе РАН в обороноспособность страны. Так вот, он обеспечивается деятельностью 15 генеральных конструкторов и руководителей приоритетных технологических направлений — членов РАН, а также находящихся под их руководством коллективов независимо от их ведомственной принадлежности. Без наших новейших тактических и стратегических ракетных комплексов, разработанных под руководством академиков В.Г. Дегтяря, В.М. Кашина, Ю.С. Соломонова, Россия не смогла бы сегодня успешно решать свои военные задачи и противостоять геополитическим угрозам нашего времени.

Я мог бы и должен был бы назвать множество других результатов и имен моих выдающихся коллег. Рамки одного интервью не позволяют это сделать. Давайте поблагодарим всю Российскую академию наук за тот огромный вклад, который она вносит в развитие нашей страны.

Беседовал Вячеслав Терехов

Фотографии из архива портала «Научная Россия» и из личного архива А.М. Сергеева