Владимир Хавинсон: «Предел жизни человека - минимум 100 лет». Интервью к юбилею

27 ноября член-корреспондент РАН, вице-президент Геронтологического общества при РАН, директор Санкт-Петербургского Института биорегуляции и геронтологии Владимир Хацкелевич Хавинсон отмечает 75-летие.

Ученый хорошо известен как выдающийся геронтолог, однако на заре научной карьеры совсем не собирался заниматься наукой о долголетии. Из разговора с ним понимаешь, что его жизнь – череда удивительных случайностей и «побочных эффектов», которые привели к тому, что сегодня мир узнал о пептидах – веществах, способных регулировать экспрессию генов.

От всей команды портала «Научная Россия» поздравляем Владимира Хацкелевича и желаем крепкого здоровья, долгих лет жизни, творческой энергии и новых научных открытий! Спасибо Вам и Вашему коллективу ученых за ваши труды!

В наши дни, когда сверхбыстрый темп жизни, нагрузка на работе, плохая экология и некачественные продукты приводят к преждевременному старению, тема долголетия стала невероятно популярной. Организм, рассчитанный на 110-120 лет жизни, изнашивается гораздо быстрее и нуждается в помощи. Об этом и многом другом читайте в нашем интервью.

Большую часть своей научной карьеры вы занимаетесь вопросами геронтологии. Почему вас заинтересовала эта область знаний?

Вообще, я ни о какой геронтологии никогда не думал. Я окончил Минское суворовское военное училище и собирался поступать на физмат Минского государственного университета - вообще-то я математик по своей идеологии и алгоритму мышления. Когда я окончил суворовское училище, наш преподаватель математики был очень поражен, что я собрался поступать в Военно–медицинскую академию им. С.М. Кирова (ВМедА). Так вышло, потому что у меня было зрение 0,5,  и я просто не проходил по медицинским показаниям в другие военные академии. А в ВМедА я сдал экзамены на все пятерки и прошел. В тот год проходила спартакиада военных училищ в Ленинграде. Я выступал за Минское суворовское училище и занял второе место в беге на 800 метров. И так смешно получилось: ко мне подошёл Николай Николаевич Хитров - один из руководителей по физподготовке ВМедА и говорит: «Слушай, Хавинсон, как ты смотришь на то, чтобы в поступать в нашу академию? Ты вообще как учишься? Ты хоть не на одни тройки учился?» А я вообще-то закончил училище с золотой медалью. Он искренне удивился и говорит: «А зачем ты тогда бегаешь?» (смеется).

В ВМедА я со 2 курса стал заниматься научными исследованиями, и к 6 курсу мы с моим товарищем Вячеславом Григорьевичем Морозовым ( впоследствии профессор, полковник медслужбы) заинтересовались темой повышения резистентности организма, т.е. повышением его сопротивляемости к различным вредным факторам: стрессу, облучению, травмам, интоксикации и всему подобному. Нас заинтересовала теория стресса: общий адаптационный синдром, который открыл канадский физиолог Ганс Селье. Это было в то время очень модное направление. В чем суть: при любом стрессе, травме или инфекции (в том числе при COVID-19) идет угнетение иммунитета. Снижается функция тимуса и эпифиза. Тимус – это центральный орган иммунной системы (находится за грудиной над сердцем), а эпифиз – это маленькая железа в центре мозга, которая управляет всей эндокринной системой. Во время всяких неблагоприятных воздействий на организм идет угнетение двух центральных органов иммунной и эндокринной систем.

Мы решили выделить из тимуса и эпифиза биологически активные вещества. И нам удалось к 6 курсу выделить эти вещества. Работу мы вели на заводе медицинских препаратов ленинградского мясокомбината имени С.М. Кирова, где нам предоставили огромные возможности и выделяли различные дефицитные реактивы без ограничения ( «золотое время» для науки). Выделенные вещества оказались пептидами. На их основе мы создали лекарственные препараты. Не в серийном производстве, конечно, а в экспериментальных сериях. Наш научный руководитель, профессор, генерал медслужбы Дорофей Яковлевич Шурыгин был очень удивлен: он первый раз видел, чтобы в академии был создан лекарственный препарат, да еще студентами.

Когда мы стали изучать хроническую токсичность с введением препаратов в течение нескольких месяцев, оказалось, что животные, которым вводили пептиды, жили дольше, чем в контроле, примерно на 30%. Невольно мы увидели увеличение длительности жизни по сравнению с контрольными мышами. И мы подумали: так это же и есть геронтология. Так, невольно пришли к ней: повышая резистентность организма, увеличили продолжительность жизни экспериментальных животных. Потом совместно с член-корр. РАН Владимиром Николаевичем Анисимовым, президентом геронтологического общества при РАН провели за 20 лет 25 экспериментов по изучению влияния пептидов на длительность жизни. Там были мухи, мыши, крысы. У нас получилось в среднем увеличить их жизнь на 30-35%, максимально – на 42% при циклическом введении препаратов со второй половины жизни. Вот такой экскурс в прошлое о том, как военные врачи стали геронтологами.

Затем в ВМедА была создана научно-исследовательская лаборатория биорегуляторов, и я был назначен ее начальником. Потом сотрудники лаборатории проводили очень много экспериментов уже на людях. Масштабно испытывали препараты во время катастрофы в Чернобыле в 1986 году. Чтобы поднять иммунитет ликвидаторам, им вводили препарат тимуса – тималин. Этот препарат был официально разрешен в СССР в 1982 году. Он позволил повысить иммунитет у облученных военнослужащих.

Следующий препарат был создан в то время, когда разрабатывалось лазерное оружие. Оно, как известно, поражает сетчатку глаза: сетчатка выжигается и человек слепнет. Это якобы считалось «гуманным» оружием. Однако сетчатка поражалась не вся, а частично. Возник вопрос поиска препаратов, восстанавливающих функции сетчатки. Это была совершенно секретная работа. Чтобы выделить пептиды из сетчатки, которая весит всего 25 мг, было собрано 200 тысяч глаз на заводе медпрепаратов. Все тогда делалось за счет внутренних резервов. Похожие работы велись и в США, как нам передавали. Самое поразительное, что до сих пор такой препарат в США так и не создан. Наш препарат стал первым препаратом по восстановлению функции сетчатки в мире. К нам приезжают пациенты из разных стран, и мы видим очень хорошие результаты.

Затем мы решили создать препараты из всех органов. Сегодня мы единственный институт в мире, который имеет всю гамму препаратов из 20 основных органов человека. 6 биорегуляторов разрешены минздравом РФ для медицинского применения, а 14 из них находятся на разных стадиях доклинического и клинического изучения. Ведь что такое долголетие? Долголетие – это сумма здоровья органов человека. Если все органы здоровы и хорошо функционируют, человек может прожить 90, 95, даже 100 лет. Наша задача – восстановление функции конкретных органов. Для этого надо делать своевременную диагностику и, увидев отклонения, применять те или иные препараты. Это целая  система. Необходим комплексный подход к сохранению здоровья человека и достижения долголетия.

В Киеве есть Институт геронтологии АМН Украины, где мы проводили совместные исследования. Отобрали пациентов в возрасте около 65 лет, и 15 лет им вводили дважды в год различные пептидные препараты, разработанные нами. Что получилось через 15 лет? Достоверное повышение выживаемости по сравнению с контрольной группой. Конечно, все это идет в дополнение к здоровому образу жизни. Эти люди не пили, не курили, занимались физкультурой, своевременно проходили диспансеризацию и дополнительно применяли препараты.

Важно понимать, что сама по себе таблетка никого не спасет. Это, прежде всего, образ жизни. И даже считается, что в длительности жизни от генетики зависит примерно 30%, а 70% – это образ жизни. Поэтому длительность жизни в руках каждого человека. Знаете, как я люблю говорить: «Каждый сам себе врач». Никакая поликлиника, никакая больница за вами бегать не будет. Человек, в первую очередь, нужен сам себе.

Когда вы идете в магазин и покупаете продукты, вы же никого не спрашиваете, вам никто не советует. Точно также со здоровьем. Оно коррелируется с уровнем IQ человека. Люди с низким уровнем культуры долго не живут. Есть же понятие «культура здоровья». Вот это является важнейшим фактором для современного человека.

Вы описали просто невероятный научный путь, где благоприятный побочный эффект в исследовании оказался весьма удачным и привел вас в итоге к геронтологии. Я знаю, что среди геронтологов всего мира до сих пор есть загадка – это болезнь Альцгеймера, лекарства от которого до сих пор нет. Расскажите, в чем причина этой болезни с научной точки зрения, какими симптомами она сопровождается и возможно ли ее диагностировать на ранних этапах?

Правильнее сказать не только болезнь Альцгеймера, а нейродегенеративные заболевания (НДЗ). Это группа болезней, куда относится болезнь Альцгеймера, болезнь Паркинсона, болезнь Хантингтона и другие. Заболевания, для лечения которых на сегодняшний день эффективных лекарств, к сожалению, не существует. Есть, симптоматические лекарства, но радикально излечивающих эти тяжелые заболевания лекарств нет.

Мы опять же невольно пришли к невероятному открытию, изучая наши препараты в различных аспектах. В начале мы изучали их влияние на болезнь Паркинсона в институте физиологии имени И.П. Павлова РАН. где я возглавляю научную группу. Там есть лаборатория генетики, которую возглавляет Елена Владимировна Савватеева-Попова, очень известный специалист в области изучения болезни Паркинсона. И вот она провела первые исследования с пептидом мозга. Его добавляли в пищу мухам, пораженных НДЗ, и получили нормализацию активности этих генов. Обратите внимание, речь идет об активности генов, а не об изменении их структуры. Как только активность генов нормализовалась – локомоторное состояние улучшилось. Проще говоря, симптомы болезни у мух стали меньше. Это был очень яркий результат.

Но сами понимаете, мухи есть мухи. Затем стали смотреть на мышах. Есть лаборатория по изучению НДЗ в Санкт-Петербургском политехническом университете Петра Великого, которую возглавляет Илья Борисович Безпрозванный, в том числе профессор университета США. В этой лаборатории высочайшего уровня мы провели исследование. Вначале in vitro, т.е. на клетках мозга. Смотрели на нервные клетки при болезни Хантингтона и Альцгеймера. И выяснили, что добавление пептидов в культуру клеток приводило к восстановлению функций некоторых нейронов.

Дело вот в чем: нейроны имеют такие отростки – дендриты, а на дендритах есть шипики. Эти шипики соединяются между собой и образуется нейронная сеть. Но при НДЗ эти шипики разрушаются. По каким причинам никто не знает. И распадается нейронная сеть, и отсюда пропадает память. Так вот добавление пептидов в культуру клеток привело к восстановлению этих грибовидных шипиков.

Мы получили восстановление шипиков нейронов в культуре клеток. Опять же критики скажут: ну это культура клеток, неизвестно, что дальше будет. И мы провели опыт уже in vivo. Взяли специальных трансгенных мышей с болезнью Альцгеймера и вводили им препараты мозга и сосудов. И что мы увидели? В контрольной группе грибовидные шипики были разрушены, и нейронная сеть распалась. Но в той группе, которой вводили пептид сосудов и мозга, шипики восстановились. Пептиды сохранили количество и плотность шипиков, и нейронная сеть уцелела.

Мы можем сказать, что вылечили болезнь Альцгеймера в эксперименте на начальной стадии развития. Понимаете, если нейронная сеть распадется, мы уже ничего не сможем сделать. Наша задача – остановить процесс. Опыт шел 4 года, очень дорогостоящее исследование. Результаты эксперимента мы опубликовали в швейцарском журнале «Pharmaceuticals».

Сначала нам просто не поверили: попросили протоколы опытов и все такое. Мы пояснили, в какой лаборатории это делали, совместно с профессором И.Б. Безпрозванным, который является звездой в области лечения НДЗ. Его авторитет, конечно, помог опубликовать статью. Сейчас ведем дополнительные исследования, изучая влияние пептидов уже на гены. Нам нужно показать, что эти пептиды регулируют экспрессию генов. По-простому, их активность или функцию. Эти пептиды оказались высокоэффективными с точки зрения регуляции, нормализации тех генов, которые ведут к патологии. Вот кратко о том, что касается болезни Альцгеймера.

Я уточню, вы рассказали об эксперименте, новость о котором совсем недавно появилась в прессе, т.е. это одно из свежих ваших исследований. Вы подчеркнули, что болезнь Альцгеймера важно начать лечить на самом раннем этапе. Но я читала, что у людей крайне редко удается вовремя диагностировать Альцгеймер. Просто потому что пациенты обращаются к специалисту, когда провалы в памяти становятся существенными и другие симптомы проявляются достаточно сильно. Это действительно так или есть возможность опознать болезнь Альцгеймера на раннем этапе? И что человеку в этом случае делать, куда идти?

Вы знаете, вообще у нас в России хорошая диагностика этих заболеваний. Это касается и неврологии, и психиатрии. Это задача в том числе и семьи – окружающих людей, которые могут опознать первые признаки. Ведь сам человек может их и не замечать. При появлении начальных симптомов нужно провести диагностику. Не самому делать выводы, а придти на прием в центр, который занимается психическим здоровьем. Если будут выявлены некие симптомы НДЗ,  безусловно, нужно думать о применении тех или иных препаратов. Но это после консультации с лечащими врачами в профильном учреждении. Все надо делать строго через медицинский центр.

У меня знакомой было 80 лет. Она пошла в магазин и забыла, куда возвращаться. Ходила по улице и не знала, куда идти. Это яркая картина начала болезни Альцгеймера. Часто пожилые люди забывают перекрыть газ в квартире, что приводит к несчастным случаям. Поэтому когда пожилые люди живут одни, они все равно должны быть под присмотром. В случае с этой женщиной – ко мне обратились, и мы провели курс препаратов мозга и сосудов. И что вы думаете? У нее исчезли эти симптомы, и она дожила до 90 лет. Но получала эти препараты каждые полгода. Это был яркий пример восстановления, когда на ранней стадии удалось спохватиться и провести профилактическое лечение. Поэтому своевременная коррекция и диагностика являются важнейшими факторами долголетия.

Я правильно понимаю, что речь о ярко выраженных кратковременных провалах в памяти, а не о тех случаях, когда хотел что-то сделать и забыл что. Именно какие-то важные данные: где ты живешь, имена близких людей. Это так?

Да, но это очень индивидуально. Даже если ты забываешь выключить газ – это уже настораживает. Я как-то пришел в гости к своим знакомым. И моя знакомая вдруг говорит: «Вы знаете, я замечаю у дочки, которой исполнилось 50 лет, провалы в памяти. Наверное, у нее ранний Альцгеймер». Я тогда очень поразился. Говорю: «Почему вы так решили?». – «Она забывает все». Потом мы этой дочке сделали исследование на томографе и, действительно, нашли некие зоны поражения. И все благодаря внимательности матери. Нужно быть очень внимательным к этому и бить тревогу своевременно, не дожидаясь развития проблемы в ускоренном режиме. Тем более сейчас COVID-19, который усугубляет поражение мозга в том числе.

Вообще у нас у всех ускоренное, преждевременное старение. Вы знаете, что предел жизни человека – это 110-120 лет? Как минимум, 100 лет. И я думаю, что в перспективе люди будут доживать до 90-95 лет. Сейчас у нас приблизительная средняя длительность жизни в России 73 года. Это, конечно, преждевременное старение. Тут, безусловно, есть большие возможности для коррекции с помощью пептидных препаратов и правильного образа жизни.

Вы рассказали о примере раннего Альцгеймера. Какие причины могут быть у этого, и с какого возраста стоит начинать волноваться, что тебя это может коснуться?

Причин может быть множество: генетические причины, интоксикация, хронический стресс. На сегодняшний день полного списка не знает никто. По-видимому, это сумма факторов. Мы ведь не забыли еще закон Гегеля: перехода количества в качество (прим. развитие осуществляется путём накопления количественных изменений в предмете, что приводит к выходу за пределы меры и скачкообразному переходу к новому качеству). Поэтому я думаю, что НДЗ – это тоже сумма негативных воздействий, которые проявляются у всех по-разному. Я не являюсь специалистом в этой области. Я все-таки больше отношусь к иммунологии, биохимии, фармакологии. Конечно, специалисты лучше знают симптомы заболевания. Но в любом случае задача каждой семьи – приглядывать за старшим поколением. Быть внимательным к их жалобам и симптомам проявления.

Вы подчеркнули, что ваша лаборатория занималась разработкой препаратов не только от Альцгеймера, но и от других НДЗ. Я правильно понимаю, что в основе этих заболеваний лежит нечто общее? И если такой препарат будет создан и апробирован на людях, то, принимая его, можно предотвратить появление и других НДЗ?

Вы знаете, дело в том, что каждое заболевание имеет свои особенности. Есть МКБ – международная классификация болезней, где каждая болезнь имеет специфику. И болезнь Паркинсона, и болезнь Хантингтона, и рассеянный склероз. Безусловно, все нельзя свалить в кучу. Есть некие общие поражения, но это все же разные заболевания, а разные заболевания проходят разные клинические испытания в разных медицинских центрах по разным показаниям. Это не так просто. Даже если мы что-то сделаем для лечения болезни Альцгеймера. Все равно нужно будет проводить исследования отдельно и по болезни Хантингтона, и по болезни Паркинсона. Хотя мы уже понимаем, в каком направлении двигаться.

Я не говорю, что наш подход единственный: есть и другие препараты, подходы. Но я отвечаю только за свое направление – за пептидную регуляцию экспрессии генов и синтеза белков в живой природе. На это направление я потратил свою научную жизнь. Эти я занимаюсь 40 лет. Уже опубликовано более 1000 работ и получено более 200 патентов. Причем 100 из них – за рубежом в Европе, США, Австралии. Это работа огромного коллектива исследователей, которая выливается в создание тех или иных препаратов. Для меня это раскрытие истины в разных проявлениях. Наука – это, как говорят, распознавание божественного построения мира. Ведь мы ничего нового не придумали. Мы, по сути дела, копируем природу.

Все наши пептиды выделены из природы, а потом уже синтезированы. Это не просто химия. Мы идем путем копирования природы. По сути дела, это формула жизни.

Мы изучили влияние пептидов на 17 видах организмов, начиная от растений. В МГУ на биофаке есть профессор, член-корреспондент РАН, выдающийся ученый нашего времени Борис Федорович Ванюшин. И вот Борис Федорович мне как-то сказал: «Дай-ка я твои пептиды посмотрю на ДНК растений». У него были всевозможные модели. Урожайность табака повысилась в 5 раз. Но это еще не все. В Хабаровске есть Институт растениеводства (прим. Дальневосточный научно-исследовательский институт сельского хозяйства). Его директор –  член-корреспондент РАН Татьяна Александровна Асеева. Мы дали ей пептиды, и она обработала ими семена сои, которая очень плохо растет в Сибири. Ученые получили повышение урожайности почти на 30%. Мы сами этого не ожидали.

Оказалось, что пептиды регулируют экспрессию генов от растений до человека.

Кстати, был проведен эксперимент и на пчелах. В Институте физиологии им. И.П. Павлова РАН ко мне подошла сотрудница лаборатории из старой гвардии советских честных ученых (в ту пору, когда еще не было необходимости выживания в науке). В науке очень важна честность, кстати говоря. И вот она говорит: дайте я посмотрю эти вещества на пчелах. Мы ей дали пептид мозга, а она делала пчелам инъекции. И за сезон пчелы собрали меда в 1,5 раза больше, чем в контроле. Они быстрее летали, быстрее находили цветы и т.д. Потом подобные эксперименты проводились на мышах, на крысах, на обезьянах.

Академик РАН Борис Аркадьевич Лапин (умер в прошлом году на 99-м году жизни) возглавлял Институт медицинской приматологии, где мы на старых обезьянах проводили эксперименты. При старении у них снижается уровень мелатонина, угнетается эндокринная система. И вот когда им ввели пептид эпифиза, полностью восстановился уровень мелатонина - до нормы молодых. Блестящий результат, которого мы не ожидали. Дозы не были такими уж большими: 10 мкг на обезьяну. Уровень продержался полгода, а затем процедуру надо было повторять. Дальше изучали пептид поджелудочной железы, что актуально при диабете.

Еще один опыт мы провели в Санкт-Петербурге в Институте физиологии им. И.П. Павлова РАН. Проводила его доктор меднаук Тамара Георгиевна Кузнецова. У нее обезьяны были обучены угадывать различные картинки по отработанному алгоритму. Им начали давать пептид в чашке воды в течение 10 дней. Процесс запоминания повысился вдвое.

Самый главный наш результат – ни одного побочного эффекта, ни одного случая аллергии. Потому что вводим короткие пептиды, а это вещества, на которые не образуются антитела. В этом нам очень сильно повезло. Поэтому низкомолекулярные пептидные препараты оказались природоподобными. Выделенные из животных вещества оказались одинаковыми, что у мыши, что у человека. В этом их уникальность. Препараты действуют и на мышей, и на обезьян, и на людей одинаково. В этом большая ценность и безопасность.

Пептиды можно только синтезировать в высокой концентрации, либо можно получать какую-то более сниженную концентрацию, допустим, из отдельных продуктов питания?

В начале, когда мы выделяли экстракты из органов животных, туда входила примерно сотня пептидов. Затем стали искать активное начало в этом и нашли наиболее активные из них. Затем изучили их структуру, какие там аминокислоты, а затем синтезировали и получили абсолютную копию натурального. Чем больше в препарате пептидов, тем больше он заденет генов. Экстракты – это все-таки лекарственные вещества. Их сейчас тоже производят и применяют. Это называется фармакогеномика – регуляция конкретных генов с помощью конкретных веществ.

Это будущее медицины. Это не генная инженерия, не изменение структуры генов, а лишь регуляция их активности. Например, совместно с итальянцами провели эксперимент на трансгенных мышах, которым был вмонтирован ген рака молочной железы человека. Когда им вводили пептид эпифиза, мы получили подавление гена рака молочной железы примерно в 4 раза. Диаметр опухоли также существенно уменьшился. Таким образом, это пример фармакогеномики, когда прицельное введение того или иного вещества регулирует конкретный ген.

В Санкт-Петербургском Политехническом университете Петра Великого есть суперкомпьютер. На нем мы провели теоретические математические исследования как пептиды взаимодействуют с генами. Сотрудники начали с дипептидов. Всего их 400 возможных вариантов из 20 аминокислот. Когда посмотрели их возможность соединения по физико-химическим константам с теми или иными генами, оказалось, что только 10% дипептидов могут взаимодействовать с генами. А 90% – это просто неактивные вещества. Поэтому наша задача – разобраться, как регулировать конкретные гены при конкретных заболеваниях.

Это звучит, как научная фантастика, но на самом деле уже стало нашей реальностью. Уже были проведены эксперименты, которые показали возможность регулирования конкретных генов. Наши пептиды это тоже могут. Тут я хочу отделиться от китайских, индийских и прочих пептидов, потому что просто пептиды – это ничто. Нужно знать его структуру и то, с каким геном этот пептид может взаимодействовать. Тогда это превращается в науку. Важно понимать безопасность создаваемого препарата и таргетность его действия. Иными словами, прицельность на конкретный ген. Такова медицина будущего.

Все эксперименты, которые вы перечисляли изначально, проводятся на животных. В какой момент ученые осознают, что препарат может быть протестирован на людях? И когда ваша последняя разработка будет протестирована на людях?

Любое лекарственное средство или метод лечения в начале испытывается на животных. Когда доказана безопасность и эффективность, направляются документы в Минздрав РФ для получение разрешения на проведение клинического изучения - первой фазы. Первая фаза – это испытание на безопасность. Если все хорошо, то дается разрешение на вторую фазу. Первая фаза занимает где-то год. Вторая фаза занимает примерно два года. И третья фаза занимает около двух лет. На клинические испытания необходимо отводить примерно пять лет в лучшем случае. Таков алгоритм фармакологии.

Вообще, срок создания препарата - «доклиника» и три фазы «клиники» примерно 8-10 лет. Потому что нужно избежать несчастных случаев. Например, был в прошлом веке препарат талидомид, который давали для лучшего засыпания беременным женщинам. После чего родились дети-инвалиды. Хотя в эксперименте на мышах все было хорошо. Такие бывают трагедии. Поэтому безопасность, особенно с точки зрения генетики, должна быть приоритетом №1.

Сейчас все препараты проходят изучение влияния на гены, на эмбриогенез, на возможные отклонения. Это огромная очень тщательная работа, которая проводится только в лицензированных учреждениях. И кстати, в нашей стране очень мощная и грамотная система. Конечно, это долго и требует больших денег. Но лекарство – это жизнь, любое новое лекарство спасает и продлевает ее. За это, конечно, надо платить. И общество за это платит в разных плоскостях.

Касательно наших препаратов для лечения или профилактики болезни Альцгеймера и Хантингтона, мы проводим сейчас «доклинику». К концу следующего года мы сможем подать документы для проведения клинических испытаний на людях.

Вы не раз говорили о необходимости формирования школы научного знания. У вас работает очень много молодых специалистов. Расскажите немного о рабочем процессе. И если это возможно, сформулируйте рекомендации, необходимые для формирования молодого научного сотрудника на практике.

Интеллект – это самая дорогая субстанция в мире. Стоимость любой организации или жизнеспособность любой страны зависит от концентрации интеллекта в данном месте. При социализме со стороны руководства, с точки зрения отношения к науке, было очень мощное, очень правильное отношение. Страна ценила интеллект. Спутник, ядерные реакторы, атомный флот, – все это было сделано благодаря советскому интеллекту и заботе государства, в том числе и поддержке Академии наук СССР молодых ученых. Это были прекрасные времена.

Еще со времен ВМедА я всегда проводил отбор талантливых людей. Ведь в спорте тренеры ищут таланты по всей России. Я точно также занимаюсь поиском талантов всю мою жизнь. И хочу сказать, что в России очень много способных людей. Я сумел собрать коллектив талантливых специалистов, благодаря которым достигнуто все то, о чем я рассказывал. Это были мои идеи, мои планы, но они выполнялись талантливыми людьми. Это огромная работа.

Выпускники Политеха, которые работают у меня в институте – это блестящие сотрудники, я бы сказал «золотой стандарт» для любого научного учреждения. Там есть факультет биофизики, и получилась такая удачная комбинация: они знают генетику, биологию, математику, физику. Именно совокупность этих наук есть крайне важная сумма знаний, а также их талант владения техникой, английским языком, всеми необходимыми компьютерными программами, скорость работы, энергия. Мне удалось создать невероятную команду. Как спецназ в армии, знаете? (смеется). Это лучшие люди, обладающие знанием, энергией и интеллектом.

Когда они работали за рубежом в Италии, в США, то профессора были поражены их уровнем квалификации. Они раз в пять превосходили европейский уровень. Можете себе представить? Такая вот российская генетика и российское образование. Однако во всем этом есть один минус – эти специалисты сразу получили приглашение работать за рубежом. Это побочный эффект высокого уровня профессионализма. Но мы создали им условия, равные европейским, и надеемся, что наши специалисты останутся с нами.

Я благодарен России и Санкт-Петербургу за концентрацию талантов. Считаю, что интеллект, талант и энергия – это залог достижений в будущем. Вот так формируется научная школа. Это отбор талантливых людей, создание условий и, конечно, выбор цели. Все они энтузиасты. Только свободный выбор человека определяет силу единения. Человека ведь невозможно заставить силой что-то делать. Я не держу никого, поэтому никто никуда не бежит. Здесь созданы условия для эволюции личности, а все эти люди – личности многогранные. Это крайне важно.

Представители научной школы В.Х.Хавинсона:

Наталья Сергеевна Линькова, 37 лет

Руководитель лаборатории молекулярных механизмов старения Санкт-Петербургского института биорегуляции и геронтологии, доктор биологических наук (2014), доцент (2018), член двух диссертационных советов, лауреат премий Санкт-Петербургского политехнического университета Петра Великого «Молодой ученый года – 2015, 2016», победитель конкурса молодых ученых в области геронтологии и гериатрии, посвященном памяти академика Фролькиса В.В. (Украина, Киев, 2013), победитель конкурса молодых ученых III Съезда геронтологов и гериатров России (Новосибирск, 2012), автор 5 монографий, более 350 научных статей в российских и зарубежных журналах. Под руководством Н.С. Линьковой защищены 2 докторские и 6 кандидатских диссертаций.

Екатерина Сергеевна Миронова, 27 лет

Старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института биорегуляции и геронтологии, кандидат биологических наук (2020), лауреат Премии молодым учёным России за лучшую работу по геронтологии – 2020 Геронтологического общества при РАН. Специалист в области биофизики и молекулярной биологии, автор 87 научных печатных работ, из них 26 статей опубликовано в научных отечественных и зарубежных журналах. Визитирующий исследователь в рамках двустороннего научного сотрудничества с University G. d'Annunzio of Chieti–Pescara, Италия. Была изучена способность коротких пептидов влиять на нейрогенез мезенхимальных стволовых клеток.

Анастасия Романовна Ильина, 25 лет

Научный сотрудник лаборатории молекулярных механизмов старения Санкт-Петербургского института биорегуляции и геронтологии, выпускница Санкт-Петербургского политехнического университета Петра Великого. Автор 30 опубликованных научных работ. Обладатель гранта Правительства Санкт-Петербурга. Принимает участие в многолетних исследованиях под руководством Хавинсона В.Х. С ее участием было продемонстрировано, что короткие пептиды способны восстанавливать морфофункциональное состояние нейронных сетей головного мозга в моделях НДЗ in vitro и in vivo, а также регулировать функцию высших отделов центральной нервной системы, ответственных за когнитивную деятельность у насекомых.

Александр Владимирович Дудков, 36 лет

Обучался в Оксфорде,  затем в России окончил Ленинградский государственный университет им. А.С. Пушкина. Параллельно занимался вопросами биологии в Санкт-Петербургском институте биорегуляции и геронтологии. С 2014 года занимался исследованиями  по теме изучения клеточной гибели и влияния на этот процесс пептидных биорегуляторов. После защиты докторской диссертации в 2019 году начал активно участвовать в исследованиях влияния пептидных биорегуляторов на растения и животных. В настоящее время является старшим научным сотрудник лаборатории молекулярных механизмов старения и ведущим специалистом в Санкт-Петербургском институте биорегуляции и геронтологии по использованию пептидных биорегуляторов в сельскохозяйственном секторе.

*Названные лекарственные препараты можно использовать только по назначению врача. Упоминание их в интервью не является рекламой. 

Интервью проведено при поддержке Министерства науки и высшего образования РФ и Российской академии наук.

Фото на странице и на главной старнице сайта: Архив портала «Научная Россия», архив лаборатории В.Х. Хавинсона