Декан географического факультета МГУ С.А. Добролюбов: «Эпоха великих географических открытий ещё не закончилась».
У входа в кабинет декана географического факультета МГУ, член-корреспондента РАН С.А. Добролюбова стоит гигантская часть рыбы-пилы – собственно, сам «рабочий инструмент», с помощью которого морская хищница, как поётся в песне, пилит всё на свете. «Я человек добрый, как и следует из моей фамилии, – говорит Сергей Анатольевич, – но пусть каждый входящий сюда помнит, что всему есть предел». И добродушно улыбается. С.А. Добролюбов – океанолог, поэтому наш разговор в основном на эту тему –о таком самом непознанном на Земле объекте, как мировой Океан, о том, как он формирует климат и какие опасности таит, чем нам грозит потепление и почему география – по-прежнему наука великих открытий.
– Сергей Анатольевич, на Земле уже всё открыто или осталось еще что-то непознанное?
– На Земле почти все открыто, но зато в океане дно подробно закартировано всего 5%, очень много биологических видов абиссальных глубин еще не обнаружено. Как известно, на поверхности Луны было людей в четыре раза больше, чем в Марианской впадине (12 против 3-х). Поэтому, если отвечать на ваш вопрос, можно сказать: в океане осталось еще очень много неисследованных областей, хотя я понимаю, что для современной науки это очень дорого.
– Вы по специальности как раз океанолог.
– Да, я – завкафедрой океанологии. И моя тема – это роль океана в изменениях климата, глобальные долгопериодные процессы, которые происходят в океане, обмен с атмосферой, как всё это связано с общими климатическими особенностями. А также природные опасности, которые связаны с океаном – это экстремальные волны, цунами и так далее.
– Какие, на ваш взгляд, проблемы, связанные с наукой, которой вы занимаетесь, сейчас наиболее актуальны?
– Наиболее актуальная проблема – старение флота Российской академии наук. Потому что все то, на чем сейчас плавает академия, в частности, Институт океанологии, создано в 80-е годы в Финляндии. Этому флоту уже 35 лет. Новые суда закладываются, но очень медленно. Конечно, одно исключение есть – для Института Арктики и Антарктики в 2011 году сделали судно «Академик Трешников» ледового класса, потому что надо менять антарктические экспедиции. А вообще, конечно, технологии в исследовании Земли быстро уходят вперед. Это спутники, это суперкомпьютеры, это изотопы, измеряемые в морской воде, которые раньше редко кто мерял, но они дают очень много информации о возрасте водных масс, месте их образования и других параметрах океана. И без судов, конечно, всего этого никак не сделать. Спутник в некоторых случаях бессилен. Конечно, он многое сделает, но когда речь идет о глубинах океана, нужны и измерения течения, и пробы солености, и химический состав, и температура – все это нужно делать. Причем на достаточно регулярной основе, если мы говорим об изменениях климата и той природной изменчивости, которая в океане существует.
– Давайте поговорим о той тематике, которая вам наиболее близка: то, что касается климатических изменений, экологических последствий.
– Одна из важнейших особенностей современной науки – необходимость отделить то, что дает нам антропогенный сигнал в природной среде, в океане или в атмосфере, в ледниках, от той природной изменчивости, которая там всегда существовала. Она связана с внешними факторами – например, солнечная светимость, извержение вулканов, влияющих на прохождение радиации или с автоклебаниями внутри климатической системы. Вопрос – что дает нам, например, увеличение концентрации парниковых газов или сульфатных аэрозолей в атмосфере? Каково влияние на это человека? Это важно разделить. Но, оказывается, сделать это довольно сложно.
Для этого у нас должны быть достаточно длинные ряды наблюдения в доиндустриальную эпоху, а это значит, нам надо использовать данные палеогеографии, палеоокеанологии. И, в то же время, нам нужны хорошие модели, которые воспроизводят основные процессы, происходящие в климатической системе Земли. Это и атмосфера, и океан, и биосфера, и суша, и ледники. Это сложная система, и только современные суперкомпьютеры позволяют что-то здесь оценить. А без этого мы не можем сделать прогноз. Сейчас этому уделяется большое внимание, правительство участвует в подписании протоколов о снижении выбросов парниковых газов. Мы должны суметь спрогнозировать, что будет, если мы не будем снижать выбросы, если мы их будем увеличивать? А если все-таки снизим, как долго этот эффект будет сказываться? Ведь в зависимости от того, какую природную среду мы берем, этот эффект будет по-разному сказываться. Например, на уровне океана всё очень долго отражается, а процессы, связанные, например, с верхним слоем океана, оказываются более быстрыми.
– Так надо снижать выбросы парниковых газов?
– Безусловно, надо. Сейчас есть некий консенсус в научной среде, когда ученым удалось прийти к общему мнению: все-таки антропогенный сигнал ответственен за то потепление, которое мы видим в последние 20-30 лет. На фоне природной изменчивости, которая, конечно, очень большая, есть некий дополнительный тренд, который связан с деятельностью человека. И он связан с парниковыми газами.
Как всё это отражается на экологической ситуации? С одной стороны, это повышение температуры океана. От этого растет его уровень. Это может быть несколько десятков сантиметров в ближайшее десятилетие, но при этом, к сожалению, у нас сдвигается карбонатное равновесие в океане за счет того, что растворяется больше углекислого газа, среда становится более кислой. Сейчас у нас океан – слабощелочная среда, а подкисление приводит к тому, что происходит деградация всех организмов в морской среде, которые имеют раковины или строятся из карбоната кальция. Если мы капнем кислотой на мел, он начинает шипеть. Так же и тут – идёт деградация коралловых рифов, их обесцвечивание и в то же время уменьшение размеров и толщины панцирей моллюсков, ракообразных и так далее. То есть это проблема очень тяжелая.
Одновременно с этим потеплением климата идет размах основных параметров относительно среднего значения в обе стороны, то есть экстремальность климата растет. Это значит, у нас больше тайфунов, экстремальных волн, цунами, а все это при общем повышении уровня воды тоже довольно сильно отражается на портовом хозяйстве, на прибрежных районах.
Кроме того, происходит деградация мерзлоты. Фундаменты зданий, сооруженных 50 лет назад в зоне вечной мерзлоты, в Норильске, Воркуте, Якутске, – просто плывут. У нас несущая способность свай сходит на нет. Значит, надо всё охлаждать и опять замораживать. Поэтому там более половины зданий находятся в аварийном состоянии.
А если мы говорим о береговой зоне, то это, прежде всего, разрушение берегов. У нас уменьшается ледовый покров на морях, значит, увеличивается разгон для волн. Более длительный безледовый период и более сильный ветер, развиваются большие волны, они сильнее воздействуют на берег, который и так плывет за счет таяния. На некоторых участках на несколько десятков метров в год отступает побережье России в арктических морях. Тоже проблема.
– Выходит, потепление имеет только минусы?
– Ну почему же, есть и плюсы. Все надеются, что Северный морской путь позволит ходить на две недели быстрее из Японии или Китая в Западную Европу, а Россия будет зарабатывать на ледокольной проводке, на гидрометрологическом обеспечении.
– Да и вообще станет теплее. Будем жить как в Калифорнии.
– А когда здания поплывут, что будем делать? Полстраны придётся куда-то выселять. При этом мы понимаем, что там, где было и так влажно, будет еще влажнее. А там, где было сухо, будет еще суше. То есть территории Нижней Волги, Калмыкии, Северного Кавказа, будут страдать засухами гораздо чаще. Полноводность рек на севере чуть вырастет, а в низовье Дона и Волги на 30, на 40% уменьшится.
– Так что же, будем приспосабливаться к новым условиям – либо попробуем что-то изменить?
– Существуют технологии, методики предотвращения или смягчения вредных последствий выбросов парниковых газов, однако всё это – понятия весьма относительные. Например, мы хотим запускать излишек углекислого газа в подземные пустоты с тем, чтобы он не накапливался в океане, в атмосфере и так далее. Сейчас ведь получается, что треть выбрасываемого антропогенного углекислого газа усваивается океаном. И эта треть сдвигает карбонатное равновесие. Но лишний углекислый газ в атмосфере дает усиление фотосинтеза не только за счет потепления, но и за счет большей концентрации углерода. То есть, в принципе, для каких-то районов это естественно. Ну, например, вырастет продуктивность таежных лесов. Там будет больше кубометров древесины с квадратного километра площади. Сдвинутся природные зоны на север – хорошо. Но при этом, например, малярийный комар будет не только в южных районах, но и в Подмосковье, в Архангельской области, он будет перезимовывать в прудах. Произойдет сдвиг ареалов всевозможных болезней, связанных с деятельностью грызунов. Это тоже проблема, и мы этим занимаемся, выпускаем специальные атласы природно-очаговых болезней.
– То есть, каждый плюс имеет свои десять минусов?
– Для некоторых стран плюсов просто нет. Например, если вы живете на атолле в Тихом океане, где высота – 80 сантиметров над урезом воды, вы просто уйдете под воду. Проблема в том, что у нас все экономические стратегии на 10, на 15 лет – а дальше уже нету ничего. А это эффекты десятилетий, и к этому надо готовиться. Может быть, переходить на вахтовый метод, переселять из засушливых районов, менять севооборот. Словом, всем этим надо серьезно заниматься. Это проблема не только климатическая, но и социальная.
Вот вам пример. Курильские острова. Для жизни они малопригодны. Стоит вулкан – полтора километра. Извержения – каждые десять лет. Лавовые потоки, пеплопад, а если это происходит на заснеженных склонах, то сходят грязевые сели. При этом частые подводные землетрясения, потому что рядом Курило-Камчатская впадина и столкновение плит. В 2006, в 2007 годах там, например, было цунами высотой 22 метра. Слава богу, что в это время там не было никакой погранзаставы. Иначе всё, что у нас там находилось, было бы погублено, и люди бы погибли. А развивать эти территории надо – это и бизнес, и стратегические вопросы для России. Например, чтобы построить аэродром, надо расчистить достаточно большую территорию. Взлётная полоса должна поддерживаться в хорошем состоянии круглогодично. У японцев были, например, в 30-40-е годы для взлетных дорожек действовали керамические трубки с подогревом геотермальным теплом: они горячую воду гнали под плитами этого аэродрома.
– Можно было прямо из вулкана подогревать.
– Смех смехом, но они ведь именно так и делали.
– Сейчас эта уже технология не применяется?
– В принципе, можно применять все, что угодно. Главное – всем этим заниматься, если мы хотим эти земли осваивать и там жить. Арктика, Курилы, Камчатка… Нужно создавать комфортную для человека среду. А значит, нужны исследования. Вот географы этим и занимаются. Мы исследуем последствия вулканической деятельности, селевую и лавинную опасность, возможные заплески цунами, их причины.
– Участвуют ли во всём этом ваши студенты? Проводятся ли студенческие экспедиции, практики?
– Да, конечно. Практики у нас проходят по всей территории России. Но у нас на факультете есть специальные базы, которым уже по 60-70 лет. Это базы в горных территориях – Хибины в Мурманской области, и Эльбрус. Туда регулярно ездят наши студенты, на регулярной основе меряют баланс ледников. На Кавказе, как известно, есть ледники, которые наступают из-за того, что увеличивается влажность, но большая часть отступает. Ребята проводят измерения, смотрят изменения рельефа, занимаются горными реками, изучают сели, что важно для Баксанского ущелья, где стоит наша база. Если мы говорим о нашей базе на севере, там очень много проблем, связанных, например, с развитием промышленности. Там есть компания «ФосАгро», которая занимается в Апатитах производством фосфорных удобрений, в Мончегорске комбинат «Североникель». Это, естественно, отражается на природной среде: это кислотные выбросы, деградация растительности, эрозия, шум от взрывных работ. А ведь там заповедник. Нужна железная дорога, и мы должны выяснить, где это можно сделать, а где нельзя, можно ли строить тоннель и так далее. Все это нужно обсчитывать, в том числе в деньгах. Для этого у нас есть экономико-географы, которые помогают в этом вопросе.
– Иначе говоря, вы даёте экологические оценки деятельности человека?
– Да, таких работ сейчас очень много. У нас очень много работ по городам, даже по Москве. Например, есть приборы, которые позволяют мерять концентрацию тяжелых металлов в частицах дорожной пыли или в аэрозоли в атмосферном воздухе. Сейчас вышла книжка по Восточному округу Москвы, это Перово, Новогиреево, и там в течение 30 лет меряют характеристики дорожной пыли.
– Что же выяснилось?
– Например, повысилась концентрация сурьмы от истирания тормозных колодок. Эти загрязнения даёт транспорт.
– Насколько эти экологические последствия опасны для здоровья человека?
– Бесспорно, опасности есть, и их надо учитывать. Для астматиков, аллергиков это может быть опасно. Нужны прогнозы, которые связаны с общей стратификацией атмосферы, направлением и силой ветра в данный конкретный день.
– Какие города у нас наиболее загрязнены?
– Магнитогорск, Норильск.
– А Москва?
– Москва не на первом месте по загрязнениям. Хотя проблем тоже хватает.
– Я вас слушаю и понимаю для себя, что география, которая появилась как наука по открытию и исследованию новых, неизвестных земель, превратилась в науку по защите этих земель от себя самих. Это так?
– В какой-то мере да.
– Сможет ли она здесь добиться каких-то результатов, как вы думаете?
– Научные результаты уже есть, и немалые. Но не очень понятно, как к ним будут прислушиваться. Нужно выполнять закон «Об экологической экспертизе». Вопрос о гражданском обществе стоит у нас весьма остро.
– Вас должно услышать государство.
– Именно. Скажем, проблема подмосковных свалок. От того, что мы их перенесем в Ярославскую область, ведь чище же не будет. А в Ярославле появляются на витринах стикеры: «Нет московскому мусору!»
– Надо научиться перерабатывать эти отходы.
– Да, нужно. Во-первых, у государства есть деньги, и довольно много. Но их надо использовать с умом. Нужны передовые технологии. Не надо покупать устаревшие установки. И главное – должна быть обратная связь и общественное обсуждение. Конечно, мы понимаем, что выбросы не остановить. Но давайте учиться их минимизировать. Разделять мусор, что давно делает весь цивилизованный мир. Что мы, хуже других, что ли?
– Сергей Анатольевич, вижу у вас множество бумажных атласов. Они до сих пор пользуются спросом?
– Да, и немалым. Совсем недавно мы выпустили атлас Арктики. Абсолютно оригинальный. Это было поручение Президента Российской Федерации и президента Русского Географического общества. Сергей Кужугетович Шойгу в этом принимал участие. Там очень много оригинальных карт. Это сфера деятельности не только географов – атлас полезен многим отраслям.
Атласы очень нужны строителям. В строительных правилах для опасных процессов тоже внесены специальные карты. И, соответственно, изыскатели и те, которые планируют территории, должны, глядя на эту карту, понять, какие опасные природные процессы они должны для данной территории оценивать. Это тоже часть нашей работы по поводу картирования. Связь социальных и природных процессов – это очень серьезная часть нашей работы, и мы этим занимаемся.
– Знаю, сейчас атласы делают даже нефтяные, газовые компании.
– Да, и есть экологические атласы, атласы природно-очаговых болезней России. Например, распространение энцефалита на каждый год. Это медицинская статистика, разбросанная по регионам. Атласы животных и растений, их болезней. Скажем, в связи с потеплением малярийный комар постепенно захватывает Россию. Скоро он «дойдет» до тундры. Надо это знать?
– Надо, хотя страшно…
– А ещё есть региональные атласы, когда администрация края или области может в него в любой момент заглянуть, чтобы принять взвешенное объективное решение.
– Здесь вспоминается герой Броневого из фильма «Тот самый Мюнхгаузен». Когда он узнал, что барон объявил войну Англии, посмотрел на глобус, измерил расстояние линейкой и воскликнул: «Это же близко!»
– Да, там ещё талия была на 20 сантиметров выше, чем в мирное время. Конечно, сейчас много электронных атласов. Их проще делать в современных условиях. Например, мы делали атлас Каспийского моря, тоже по заданию Русского географического общества. 150 карт мы бесплатно вывесили для общего обозрения.
– Знаю, что вы также занимаетесь исследованиями отработанных ступеней космических ракет, прогнозируете возможные экологические последствия.
– Да, такую работу мы тоже проводим. У нас есть лабораторные есть делянки, где мы капаем остатки топлива на растения и смотрим, что будет.
– И что будет?
– Ничего хорошего.
– О каких регионах идет речь?
– Казахстан, Алтай, горный Алтай, Новосибирская область для Байконура, для космодрома Плесецк это ещё и Архангельская область, Коми. Часть неотработанного топлива падает в воду. Скоро у нас на полную мощность заработает космодром Восточный, и там тоже часть ступеней будет падать, в том числе, в Охотское море. А там мы добываем половину нашего вылова рыбы.
– Сергей Анатольевич, хотела спросить о ваших студентах. Есть ли среди них такие, которые вас особенно радуют прорывными работами, интересными по научным результатам?
– Есть ребята очень хорошие. Я имею в виду тех, кто остается в науке, а это примерно 50-70%. Остальные-то идут в бизнес или в другие прикладные сферы. Один из моих учеников в 34 года доктором наук стал в Институте океанологии.
– С какой темой?
– Как раз изменение переносов тепла и водных масс в Северной Атлантике на регулярной основе. Институт океанологии делает разрезы от Гренландии до Шотландии, и он много занимался как раз системой циркуляции вод. Есть хорошие ребята, которые занимаются цунами, приливами, волнами.
– А есть ли у вас такие студенты, которым удалось вас в хорошем смысле удивить?
– Удивляют постоянно. У нас каждый год поступают победители международных олимпиад по географии. Это люди совершенно уникальные. Они все задания делают на английском. А ведь задания там довольно сложные. Вот представьте, что мы играем в города. Мы с вами как играем? Первая буква, последняя… 10 минут мы продержимся. А эти ребята играют полчаса в города Лаоса или Колумбии, например.
– Потрясающе!
– Фотографическая память. Феноменально.
– Такие люди были всегда? Или пришли какие-то новые?
– Конечно, они всегда есть и будут. Просто у них возможностей побольше, чем было у нас с вами. Раньше они могли пойти в районную библиотеку, но ведь там суператласов не найдешь. А теперь все есть в Интернете.
– Что такое в современном понимании географическое открытие?
– Географическое открытие – это новый результат в рамках географических наук, который актуален и который позволяет уточнить наши фундаментальные знания о Земле, о процессах, которые в ней происходят, а также уменьшить риск опасных явлений.
Вот, например, на Ямале существуют воронки, про существование которых раньше ничего не знали. Они полые, а примерно через год заполняются водой и превращаются в озеро. Это уже не открытие новых островов и земель, но тоже географическое открытие. О процессах их образования пока идут научные споры. Но совершенно очевидно, что это представляет опасность для наших газопроводов и прочих инфраструктурных вещей, которые на этих территориях могут быть.
Беседу вела Наталия Лескова.
