Беседа с директором Института общей и неорганической химии им Н.С. Курнакова РАН, членом-корреспондентом РАН В.К. Ивановым – об истории института, современных разработках и юных химиках, которых, как убежден наш собеседник, надо растить со школьной скамьи.
– Владимир Константинович, с чего начинался ваш институт?
– У нас совершенно благодатный предмет для беседы, потому что наш институт – старейший химический институт и в академии наук, и в России. История его начинается, если смотреть по документам, с 1934 года, но на самом деле она куда более долгая, потому что в 1934 году наш институт возник как результат слияния четырех организаций. Одна из них – Институт физико-химического анализа, основанный Николаем Семеновичем Курнаковым; вторая – Институт по изучению платины и других благородных металлов, созданный Львом Александровичем Чугаевым; третья – лаборатория высоких давлений; четвертая компонента – это химическая лаборатория Академии наук. Эта химическая лаборатория берёт своё начало ещё со временем Ломоносова, когда в 1742 году он начал писать в академию наук и Правительствующий сенат ходатайства о том, чтобы такая структура появилась. Как известно, Михайло Васильевич был человек настойчивый. Писал он их четыре года подряд, и в 1746 году получил таки высочайшее разрешение на организацию такой лаборатории. В 1748 году лаборатория была построена. Это была фактически такая избушка. Ее макет сейчас находится в Санкт-Петербурге.
Так вот, если от 1746 года отсчитывать, то в 2021 году у нас намечается юбилей – 275 лет. Мне кажется, это значимое событие для химической науки в стране в целом, ведь речь идет о начале российской академической химии. Надеюсь, мы это время, оставшееся до юбилея, потратим с пользой. У нас есть договоренность с Санкт-Петербургским университетом, с химическим факультетом, и, может быть, мы вместе сумеем сделать из этого интересное событие.
– История у вас несколько запутанная. Через два года вам будет 275 лет, год назад исполнилось 100 лет, а в нынешнем году – 85 лет.
– Да, это правда. Однако мы неплохо в ней ориентируемся, да и лишний повод для праздника – это всегда хорошо. Надо сказать, я изрядное количество времени потратил на то, чтобы разобраться в том, что происходило в 30-е годы прошлого века. И те реформы, которые происходят сейчас, это не столь серьезные изменения, если сравнивать с тем, что происходило тогда с наукой вообще и с химической наукой в частности. Там даже бывает сложно уследить, кто с кем слился, во что трансформировался. Для меня было неким персональным открытием, что Всесоюзное химическое общество имени Д.И. Менделеева какое-то время было частью химического отделения Академии наук, входило туда официально, а потом уже стало самостоятельной структурой.
Когда мы разбирали институтские архивы, а они у нас изобильные, то обнаружили неожиданный для себя объект, – медаль так называемого Леденцовского общества, которая была вручена одному из наших основателей, Льву Александровичу Чугаеву. Тут надо, наверное, сказать, что такое Леденцовское общество. О нем мало кто слышал, и я считаю своей задачей упоминать при каждом удобном случае об этом обществе.
Христофор Семенович Леденцов – купец первой гильдии, выходец из Вологды, неординарный человек, получивший прекрасное образование, что помогло ему значительно увеличить свой капитал, когда он вложился в акции железных дорог. На тот момент, а это была середина XIX века, это было очень выгодное вложение.
Незадолго до своей смерти он практически весь свой капитал пожелал использовать в качестве уставного вложения в общество, который потом получил имя Леденцова. Это было Общество содействия успехам опытных наук и их практических применений. Речь идет о грандиозных деньгах – около двух миллионов золотых рублей. Для сравнения, Нобель вложил в своё дело меньше.
– Зачем он это сделал?
– Для того, чтобы поднимать уровень жизни и образовательный уровень сограждан. В качестве сопредседателей общества был ректор Московского университета и ректор высшего технического училища, ныне Бауманского университета. Это был фактически первый отечественный научный фонд, по лекалам которого, отчасти, строится деятельность и нынешних фондов. Мне кажется, он обогнал свое время. Каждый год они поддерживали достаточно большое число проектов – грантовых заявок в нынешней терминологии. Практически все именитые ученые, которых мы сейчас знаем, из когорты исследователей тех лет, получали эти средства. В частности, такие деньги получил и один из наших отцов-основателей Лев Александрович Чугаев, который подал заявку на финансирование исследований соединений платины, и получил на закупку платины 1000 рублей. Хорошие по тем временам деньги. А через два или три года он подал вторую заявку на покупку платиноидов, и она тоже была одобрена. Уверен, что какая-то часть из приобретенных на те средства драгоценных металлов до сих пор циркулирует в нашей внутренней «системе кровообращения» института.
Реальным артефактом является медаль Общества с портретом Леденцова, на которой выгравирована фамилия Чугаева, ее находка стала для меня неожиданным и очень радостным прикосновением к истории института.
– Наверное, Леденцов помогал не только вашему институту?
– Далеко не только. Многие наши научные институты появились благодаря тому, что сделал Леденцов. В том числе Физический институт Академии наук в значительной степени обязан самим своим существованием вкладу Леденцова в развитие наук и изобретательства. Он основал и содержал огромную патентную библиотеку, которая потом стала основой всей патентной системы Советского Союза.
– Выходит, наша патентная система выросла из Леденцовского общества?
– Да, без него ничего этого не было бы. В то же время эта фигура недооценена, и будет правильно, если мы о нём расскажем.
– Обязательно расскажем. А кто такой Курнаков, имя которого носит ваш институт?
– Николай Семёнович Курнаков – тоже уникальная фигура в истории отечественной химии. Он был академиком еще императорской Академии наук, одним из немногих, кто полностью сохранил свое научное и организационное влияние и при советской власти. Фактически основал в 1918 году новый институт, что было очень непросто. Хотя тогда это было небольшое научное объединение. Штатное расписание составляло шесть человек.
– А сейчас сколько у вас сотрудников?
– В общей сложности примерно 400-450 человек, из них научных сотрудников – около 200. Нам не на что жаловаться. Есть осознание, что мы как химический институт находимся в центре событий. У нас работает пять академиков, семь членов-корреспондентов, шесть профессоров Российской академии наук.
– Какие самые актуальные разработки здесь рождаются?
– Начну с цифр. Сейчас наш институт выпускает около 500 статей в год. И значительная часть из них – это статьи первого квартиля, что сейчас считается показателем качества. Мы издаем пять журналов. С момента организации Российского научного фонда у нас в институте выполнялось и выполняется около 30 проектов, что тоже влияет на публикационную активность. За прошедшие десять лет у нас было примерно 250 проектов РФФИ, это очень много. И за всем этим стоят люди, которые могут эти проекты написать и выполнить. Всё это является хорошим признаком крепкого кадрового состава института.
У нас в институте базируется три научных совета академии наук – по неорганической химии, по аналитической химии и по химической технологии. Это тоже позволяет нам находиться в центре событий.
Уже вот в современные годы, после того, как институты из ведения Академии наук перешли в ФАНО, а потом в ведение министерства, мы не утеряли своих позиций. Мы являемся институтом первой категории. Есть еще одна особенность, с которой мы пока только начинаем работать. Распоряжением правительства нам предоставлено право самостоятельного присуждения ученых степеней. Мы являемся единственным академическим институтом химической направленности, которому это право дано. И это, с одной стороны, некое поле для экспериментов, а с другой – большая ответственность.
В институте имеется четыре научных направления. Такое деление возникло несколько десятилетий назад, и оно неплохо отражает нынешнюю реальность. У нас есть направление, связанное с координационной химией, направления, связанные с неорганическим материаловедением, аналитической химией и химической технологией. Так или иначе все лаборатории, а у нас их сейчас 24, разделены по этим направлениям и ведут соответствующие исследования.
Если говорить о конкретных работах, лично мне импонирует и кажется очень перспективным изучение биологической активности новых веществ и материалов, создание биоматериалов, нанобиоматериалов. Здесь у нас есть хорошие традиции – те сотрудники, которые занимались платиновыми элементами, как раз много работали над созданием противоопухолевых препаратов на основе платины. Сейчас активно развиваются и другие направления бионеорганической химии, связанные, в частности, с химией бора. Дело в том, что у нас действительно одна из сильнейших в мире школ в области химии бора. Это очень непростая химия, требующая специальных навыков. Это то, что можно считать настоящей научной школой. На это требуется серьезные усилия.
У нас существует уникальная лаборатория химии пероксидных соединений. Это тоже довольно специфическая химия, требующая большой аккуратности и больших знаний. Ее возглавляет один из наших молодых завлабов Петр Валерьевич Приходченко. Он и его сотрудники достигли больших успехов в этой области.
У нас неплохие позиции в области создания материалов для энергетики. Это сейчас популярная тематика, к которой государство проявляет много внимания. Одна из наших лабораторий, которую возглавляет член-корреспондент Андрей Борисович Ярославцев, на этом специализируется.
– Что они делают для энергетики?
– Мембранные материалы и материалы для литий-ионных аккумуляторов и устройств. Мы все знаем, что это более чем актуальная тематика, в этом году за нее дали Нобелевскую премию по химии, и интерес к ней еще усилился.
ИОНХ был и остается еще со времен Л.А. Чугаева и И.И. Черняева одним из ключевых мест, где занимаются координационной химией. Области применения тут могут быть крайне разнообразными, как и спектр соединений, с которыми работают сотрудники ряда наших лабораторий, включая лабораторию академика Еременко.
У нас прекрасная школа в области аналитической химии. Она возникла благодаря тому, что одним из наших директоров был академик Юрий Александрович Золотов, который это направление и привнес в институт, и привлек сюда людей. Теперь у нас эта компетенция тоже есть, и мы стараемся ее развивать.
Направление, связанное с химической технологией, в значительной степени сейчас сфокусировано на переработке вторичных ресурсов, в том числе для той же литий-ионики. Литий – это тот элемент, который иногда проще добывать из вторичных источников, нежели из месторождений. Нам интересна и переработка платиноидов, и разделение и очистка редкоземельных элементов, которые являются «витаминами» для промышленности. Конечно, я отразил далеко не всё, что у нас есть, но если ставить такую задачу, мы будем говорить не один час.
– Расскажите о том научном направлении, которое больше всего интересует лично вас.
– Став директором, я оставил руководство лабораторией, но не оставил науку. Фактически то, чем мы занимаемся, – это работа на стыке синтеза новых функциональных материалов и переработки минерального сырья. Иногда эти работы хорошо совмещаются, иногда нет.
Начну с тех работ, которыми занимались наши коллеги ещё до моего появления в институте. Эти работы никуда не делись и актуальность свою не потеряли. Мне особенно импонируют исследования, связанные с переработкой базальтового сырья. У нас в стране гигантские его запасы. А базальт – уникальный минерал, из которого можно делать много чего полезного. Всем нам известно каменное литье. Было бы замечательно, если бы у нас в стране технология каменного литья развивалась. Наши коллеги придумали, и я надеюсь, это получит в ближайшее время развитие и внедрение, технологию получения базальтовой керамики, обладающей хорошими характеристиками, как прочностными, так и эстетическими, на основе базальтовой крошки. То есть из того, что раньше уходило в отходы, из того, что бульдозером сгребали в море, сейчас можно делать прекрасную керамику тех габаритов и той формы, которая потребуется потребителю.
– А сколько она будет стоить?
– Копейки. Это действительно, на мой взгляд, нечто уникальное. Вторая тематика, которой у нас в лаборатории традиционно занимаются, – это различные противогололедные составы. Эта научная школа у нас осталась практически единственная в стране. А спрос на подобные материалы у нас велик, и он все больше увеличивается за рубежом, где только к решению этих проблем только начинают подходить. То, на чем сфокусированы наши исследования в данный момент, в основном используется для авиации.
– То есть, не для улицы?
– В меньшей степени. Хотя понятно, что и в этом мы неплохо разбираемся.
Если же говорить об области моих научных интересов, то мое основное внимание привлекают исследования одного из редкоземельных элементов, точнее, соединения этого редкоземельного элемента, – оксида церия. Церий – это один из наиболее распространенных редкоземельных элементов.
– То есть, не такой уж и редкий?
– Да, и не очень дорогой. Это элемент, которым занимались много и во всем мире, и в нашей стране. Интерес к нему был вызван в первую очередь разработкой новых катализаторов, особенно катализаторов дожига выхлопных газов. Это всем известные, автомобилистам в первую очередь, трехмаршрутные катализаторы. Это то, что ставится сейчас во все новые автомобили. Добавки в дизельное топливо для полноты его сжигания также делаются на основе соединений церия.
В середине 2000-х произошло открытие. Сделано оно было, как и положено открытию, абсолютно случайно. Один американский аспирант на некоторое время забыл в инкубаторе чашку Петри с культурой клеток. И вспомнил о ней тогда, когда все клетки должны были уже просто погибнуть, потому что срок их жизни вышел. Но когда он достал эту чашку Петри, то увидел, что они живы. Срок жизни клеток в культуре раза в два или в три увеличился. Это, конечно, нечто уникальное. И когда стали выяснять, в чем дело, выяснилось, что в эту культуру для рутинного тестирования был помещен оксид церия, и именно он каким-то образом повлиял на жизнеспособность клеток.
После этого возник совершенно очевидный интерес. Ведь это сугубо неорганический материал, и никто тут высокую биологическую активность даже подозревать не мог.
Первое время исследования велись фактически только в одной группе – это был университет Южной Флориды. Вторыми подключились мы. Начали в 2007-м. Сейчас мы можем отмечать небольшой юбилей – прошло более десяти лет. За это время все изменилось, в первую очередь в мире, и теперь оксидом церия как биоматериалом занимается, наверное, коллективов 50. Это мощная тема, которая обозначена как Research front в Web of Science, то есть горячая тематика, которой многим интересно заниматься. Буквально на днях вышла наша книга по оксиду церия. Это коллективная монография международной группы авторов, и у нас там глава по биологической активности оксида церия. То, что нас пригласили её написать, – знак признания наших успехов в этой области.
– Где же можно применить оксид церия?
– О конкретных применениях можно будет говорить, как в случае любого биологически активного вещества и материала, после завершения клинических испытаний. Это некий путь, он требует времени и денег. Но вот несколько примеров возможного применения. Одна из моих любимых работ, которую мы делали вместе с украинскими коллегами, связана с солнцезащитным действием диоксида церия. Выяснилось, что оксид церия, как многие известные компоненты солнцезащитных средств, способен защищать кожу от вредного излучения, но при этом обладает двумя интересными качествами. Он не просто экранирует – он дает значительно больше. Во-первых, он способен связывать, нейтрализовывать свободные радикалы, которые образуются при действии прямых солнечных лучей.
– Антиоксидант?
– Да, антиоксидант, причем многократного пролонгированного действия. Именно применение оксида церия в качестве антиоксиданта – это вот и есть парадигма, вокруг которой строятся всевозможные эксперименты в этой области. То, чем сейчас считают диоксид церия, – это миметик, имитатор функций целого ряда ферментов. То есть оксид церия способен имитировать функции пероксидазы, каталазы, супероксиддисмутазы, фосфатазы, галопероксидазы, – список очень велик. И каждая эта функция влечет за собой массу интереснейших применений.
Если вернуться к солнцезащитной функции, оксид церия способен связывать свободные радикалы, которые образуются при ультрафиолетовом облучении органической материи. Фактически он обрывает свободнорадикальные цепные реакции. В этой связи мне вспоминается статья, в которой была описана корреляция между количеством инцидентов, связанных с кожными новообразованиями в Австралии и объемом сбыта традиционной солнцезащитной продукции. Она достаточно печальна.
– То есть, не работает существующая продукция?
– Работает, выполняет ту функцию, которую мы ожидаем. Солнцезащитная косметика действительно спасает людей от солнечных ожогов, но при этом нельзя исключать того, что свободнорадикальные процессы будут происходить и приводить к печальным последствиям, в худшем случае, к онкозаболеваниям. Народ стал активно пользоваться солнцезащитной косметикой, выходить на солнце, загорать – все хотят быть красивыми и загорелыми. А это может приводить к неприятным последствиям. Так вот, если оксид церия заменит собой эти компоненты в солнцезащитной косметике, есть надежда на то, что появится новая защитная функция.
Еще одна особенность оксида церия как компонента солнцезащитной косметики – он работает не только в профилактической схеме, но и после, то есть может купировать развитие солнечного ожога.
– Он может лечить солнечные ожоги?
– Фактически да. Есть ещё одна работа в смежной области, которая мне тоже очень нравится. Это радиозащитное, радиопротекторное действие оксида церия. Мы надеемся, что это может пригодиться в освоении космоса.
Следующее направление – это культивирование стволовых клеток на оксиде церия. Дело в том, что если вы хотите культивировать стволовые клетки, то вам необходимо вносить в культуру так называемые факторы роста. Это дорогостоящие препараты. Выяснилось, что оксид церия совершенно спокойно может их заменить собой, при том что это в тысячи раз более дешевый материал. И действительно, скорость пролиферации клеток значительно возрастает в присутствии оксида церия. Мы надеемся, что в клеточных технологиях это найдет применение.
– Потрясающе. А в чем подвох? Наверняка же есть какое-нибудь вредное побочное действие?
– Это действительно очень интересная ситуация, но 80% работ, которые мы ведем по биологической активности оксида церия, завершаются успехом. Никакого подвоха мы не видим.
– Просто подарок природы – пользуйтесь!
– Да, именно так. Понятно, что есть некие моменты, которые необходимо учитывать. Не всякий оксид церия хорош, и тут как раз и должно проявляться искусство химика-синтетика, чтобы получить именно то, что будет работать. В принципе, не зная брода, можно получить и токсичный образец. Важны концентрации, – а там они, к слову сказать, мизерные. Вообще говоря, в исследованиях оксида церия шайба сейчас на стороне уже не нашей, а биологов и медиков. От них зависит, насколько быстро эта тематика будет развиваться. У нас есть хорошее взаимодействие с целым рядом институтов – это Институт теоретической и экспериментальной биофизики в Пущино, Институт экологии и эволюции им. Северцова. Я упоминал о сотрудничестве с украинскими коллегами – оно, несмотря ни на что, продолжается. Ожоговый центр Института хирургии им. Вишневского – тоже наш партнер. Одно из последних наших приобретений – сотрудничество с медико-стоматологическим университетом им. Евдокимова. Есть надежда, что с точки зрения образования костной ткани, залечивания её дефектов, оксид церия также пригодится.
– Недавно читала новость о том, что в медико-стоматологическом университете учатся выращивать зуб из собственных костных тканей. Значит, с вашим участием?
– Думаю, они делают многое и без нас, но и с нами тоже. У нас есть совместные патенты по этой тематике, так что направление активно развивается.
Есть и другие направления исследований. Например, совместно с Институтом физиологически активных веществ у нас выполнялся проект Российского научного фонда, в рамках которого мы занимались созданием новых видов аэрогелей. Аэрогели – это в первую очередь материалы, которые характеризуются уникально низкой плотностью. Они невесомые, как пушинка. Массив аэрогеля размером с письменный стол можно, наверное, одним пальцем поднять. Если его удастся изготовить, конечно, а это крайне непростая задача. Это действительно очень легкие материалы, у них прекрасные шумоизолирующие и теплоизолирующие свойства. Это то, чем пользуются во всем мире, в том числе и в бытовых приложениях. Я слышал, из аэрогелей делают даже стельки для альпинистов и полярников.
У нас в стране есть несколько организаций, которые занимаются этой тематикой. У нас хорошие результаты, и они в первую очередь связаны с тем, чтобы придать аэрогелям дополнительные функции, для того чтобы они приобрели новые качества. Одна из наших последних работ в этой области – по функционализации аэрогелей с целью придания им одновременно двух функций. Они становятся, например, люминесцентными и супергидрофобными, отталкивают от себя воду.
– Еще и светятся?
– Да. Это интересные материалы для фотоники, для разных оптических устройств, требующих сочетания этих двух функций. При этом они сохраняют низкую плотность, крайне низкий вес, что очень удобно.
И последнее направление, которое я хотел бы упомянуть, – работы по созданию так называемых электрореологических жидкостей, которые мы ведем вместе с Институтом химии растворов в Иваново.
Многие, наверное, знакомы с так называемыми магнитореологическими жидкостями. Эти жидкости при приложении магнитного поля затвердевают, иногда образуют крайне необычные фигуры. Это то, что любят показывать школьникам на Фестивале науки. Здесь принцип функционирования практически такой же, но электрореологические жидкости более удобны в использовании. Круг применения таких материалов чрезвычайно широк. Можно думать о создании тактильных дисплеев, актуаторов, амортизаторов для автомобилей, в том числе компьютеризованных, и так далее. Это действительно материалы широкого спектра применения, и ими на удивление мало, на мой взгляд, занимаются в России и в мире.
Мы предложили целый ряд новых составов этих жидкостей. В том числе, сделали электрореологическую жидкость на основе оксида церия.
– Не могли пройти мимо любимого объекта?
– Не могли. И эта жидкость сразу показала прекрасные характеристики. Фактически мы предложили вводить в эти жидкости совершенно новые компоненты и за счет этого улучшать их характеристики. Думаю, что это прообраз некого нового научного направления, которое возникло у нас в стране.
Сейчас это направление развивается, и кроме жидкостей мы уже начали работы по созданию электрореологических эластомеров. Представьте себе силиконовую резину, которая при наложении электрического поля затвердевает и становится уже не гибкой, а твердой. Тут опять-таки область применений только фантазия наша может ограничить. Это роботизированные устройства, масса объектов, полезных в промышленности...
– Я подумала о гипсах, медицинских шинах.
– Вы подумали в правильном направлении, потому что это хороший компонент для создания экзоскелетов. Они могут быть и медицинского назначения, и промышленного. Думаю, эта тематика скоро завоюет мир.
– Владимир Константинович, предлагаю перейти к преемственности поколений. Мы обычно говорим о студентах, об аспирантах. В вашем случае понятно, что есть и студенты, и аспиранты, но уникальность вашего института в том, что вы работаете со школьниками. Расскажите, пожалуйста, как это происходит.
– Попытки работать со школьниками, наверное, были и раньше, но это всегда сопровождалось организационными сложностями. Не очень понятно, как школьник может оказаться в научном институте и что вообще он тут может делать. Даже экскурсии были не слишком рядовым явлением.
Некоторое время назад возникла программа по поддержке научной работы школьников, в том числе в институтах академии наук. Эту программу инициировали московское правительство и Министерство науки и высшего образования. За те два или три года, которые эта программа существует, она оказалась, на мой взгляд, крайне результативной. Требовалось небольшое организационное усилие, для того, чтобы этот камень с горы сдвинулся. Еще два года назад мы не очень-то представляли, как школьники выглядят и чем интересуются, а сейчас у нас договоры и реальное сотрудничество с 15-ю московскими школами, которые в рамках программы «Академический класс» к нам приходят.
– А что они тут делают? Пробирки моют?
– Вовсе нет. Самое главное, что они делают, – ведут так называемую проектную деятельность. В переводе на понятный мне язык – это исследовательская работа, то есть школьники занимаются не изучением химии по школьным учебникам, а реальной исследовательской деятельностью. Они добывают новые знания. Это то, чему мы можем научить, – технологии добычи этого знания.
Выглядит это следующим образом. Дети приходят. Они вольны в каких-то пределах выбрать то место, где бы могли поработать, ту лабораторию, которая им интересна. И дальше с ними занимаются одновременно их школьный преподаватель и тьютор из института. Задачи, которые эти школьники выполняют, обычно не придумываются специально под них. Это часть каких-то крупных исследовательских проектов, тех же самых проектов Российского научного фонда. Это не некая абстракция – это реальная научная работа, и у этой работы есть реальные результаты, что мне тоже сильно импонирует.
Я не пытался никоим образом оказывать давление на наших сотрудников, но вот сейчас работы школьников стали основой для написания уже пяти научных статей. Причем большая часть из них – это те самые высокорейтинговые международные журналы. Эти дети выполнили какой-то значительный объем исследований, и научные руководители сочли возможным сделать их соавторами в этих статьях.
– Школьников – соавторами научных статей?
– Именно так.
– Эти ребята старшеклассники?
– Обычно это 11-й класс – те, кто приближается к студенческой скамье. Но постепенно мы пытаемся эту возрастную планку снизить. Хочется надеяться, что мы сможем работать с детьми с 9 по 11-й класс. На самом деле здесь есть масса положительных эмоций, потому что для наших сотрудников работа со школьниками оказалась очень интересной, и в первую очередь психологически это совершенно другой мир. Им это интересно.
– Выходит, не только детям, но и вашим научным сотрудникам это нужно?
– Да, абсолютно. Мы соблюдаем здесь некий принцип, который я для себя сформулировал так: молодежь работает с молодежью. Мы стараемся, чтобы со школьниками занимались аспиранты и недавно защитившиеся молодые люди. Они хорошо находят общий язык.
– Они друг у друга учатся?
– Выходит, что так. Дальше эти вчерашние школьники идут в институты, университеты и опять-таки оказываются у нас, потому что первый раз попав сюда, они потом не хотят это бросать. Они возвращаются. Пять или шесть лет пройдут быстро, и есть надежда, что эти дети придут к нам уже в качестве аспирантов и научных сотрудников.
– Остается уже с детского сада начинать выращивать себе смену.
– Может быть, в этом тоже что-то есть. Чем раньше пробудишь у ребят этот интерес, тем лучше. У нас два раза проходила ключевая конференция в программе «Академический класс», которая называется «Наука для жизни». Здесь, в институте, присутствовало до 500 детей вместе с педагогами. Всего около 1000 человек. Для института это тоже событие, потому что такое количество молодежи оказывается в научном институте, – это новый и немного непривычный, но позитивный опыт.
– Но как же вы работаете без методических материалов?
– Это тоже было проблемой. И тут мы тоже обогнали возможных конкурентов, потому что совсем недавно выпустили первую книгу, которая годится для проектной работы школьников. Мы уже проверили это на самих школьниках – она пользуется успехом. Понятно, что каждый сотрудник волен ставить перед ребятами свои задачи, но он может воспользоваться и нашими разработками. Эта книга называется «Практикум по наноматериалам и нанотехнологиям». Она вышла в Издательстве МГУ, и это фактически сборник задач с прописями, как это было лет 30 назад, когда выходили замечательные книги по химии Ольгина, Гроссе и Вайсмантеля – «Опыты без взрывов» и «Химия для любознательных».
– Без взрывов неинтересно.
– Есть и другие способы привлечь внимание детей. Словом, мы постарались то лучшее, что было в этих книгах, взять и дополнить чем-то новым. Мы свою книгу даже планировали назвать «Поваренной книгой нанотехнолога» или как-то вот в этом роде. Наша книга – это фактически сборник рецептов, по которым школьник вместе с преподавателем может выполнить современную научную работу. Книга так устроена, что она рассчитана именно на взаимодействие школы и научного института. Предполагается, что часть работы школьник может сделать у себя вместе с учителем, а для того, чтобы проанализировать, например, то, что он получит, ему, скорее всего, потребуется уже профессиональное оборудование. И это оборудование мы ему предоставим. Мы это и делаем. У нас прекрасный центр коллективного пользования, и одна из его функций – это доступ для детей. Они могут пойти, например, на тот же самый электронный микроскоп. Кстати, один из учителей у нас сейчас начал делать кандидатскую диссертацию.
– То есть, заодно вы и учителей продвигаете?
– Для меня это было приятным и неожиданным открытием: учителя в московских школах – это прекрасно подготовленные люди. Многие уже являются кандидатами наук. Это хорошая, благодарная аудитория, с которой можно взаимодействовать.
Но московскими школами дело не ограничилось. Есть замечательный благотворительный фонд Андрея Мельниченко, который занимается развитием естественнонаучного образования в ряде регионов Российской Федерации. Благодаря помощи этого фонда мы более 200 экземпляров нашей книги отправили в регионы, и там, насколько я понимаю, она тоже пользуется популярностью.
Владимир Иванов, член-корреспондент РАН, директор Института общей и неорганической химии им Н.С. Курнакова РАН
