В связи с пандемией коронавирусной инфекции мы столкнулись с новой реальностью не только в медицинском, социальном или экономическом смысле, но и в смысле этическом, философском, психологическом. Что означает эта новая реальность? Как она изменит человека и человечество? Выживем ли мы как вид или станем принципиально иными? Об этом – наш разговор с Рубеном Грантовичем Апресяном, доктором философских наук, профессором, главным научным сотрудником Института философии, руководителем сектора этики в этом институте (Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Апресяном Рубеном Грантовичем либо касается деятельности иностранного агента Апресяна Рубена Грантовича).
– Рубен Грантович, предлагаю поговорить на тему постковидных отношений между людьми. Очень много сейчас говорят и пишут о том, как эпидемия Covid-19 изменила нашу медицину; как она повлияла на науку; на экономику. Но практически нет публикаций о том, как меняются на наших глазах человеческие отношения. Что вы можете сказать на эту тему?
– Наверное, точнее говорить не о постковидном, а о приковидном опыте отношений. До постковидных времен нам еще надо дожить. Помните, как летом, несмотря не прогнозы второй волны пандемии, мы надеялись, что уже осенью наступит постковидная жизнь? Однако этого не произошло.
То, что мы переживаем в связи с пандемией Covid-19, это, действительно, очень серьезно. На первом плане, конечно, медицинские и социально-политические проблемы. Но все более отчетливо проявляются психологические и социально-нравственные проблемы. Они очень важны.
Интересно, что словом-чемпионом минувшего года стало не «коронавирус», не «ковид», не «пандемия» (хотя эти три слова в совокупности набрали достаточно много голосов), но «обнуление». Интересно посмотреть динамику значения этого слова в течение года. Ведь вначале это слово определенно обозначало пересчет сроков для российского президента, но уже с принятием поправок в Конституцию слово «обнуление» больше ассоциируется именно с этими и последующими законодательными изменениями. Это знаменательный сдвиг.
«Обнуление» сроков для президента – это придание ему больших полномочий. Но изменения в Конституции воспринимаются как обнуление ряда социальных и политических прав, сокращение возможностей. Но именно так – как сокращение возможностей – воспринимаются последствия пандемии. Так что «обнуление» обоснованно ассоциируется не только с политическими процессами, но и с тем опытом, который мы переживаем как наблюдатели, участники и жертвы пандемии Covid-19. Мы оказались ограниченными в своих возможностях.
Это одно из сильных последствий той природной стихии, к которой человечество оказалось не готовым. Человек – социальное существо, он остается таковым несмотря ни на что. Всеми возможными средствами мы пытаемся компенсировать ограничения общения, но, тем не менее, в вынужденное изменения образа жизни в из-за пандемии не может не вести к ослаблению социальных и человеческих связей, к нарастанию разобщения. Социальное дистанцирование, обучение и работа на удалении – это тренд нашей новой жизни. Удаление – это ограничение общения вплоть до обнуления.
– Вы сказали о социальном дистанцировании, нахождении друг от друга на расстоянии. Мне кажется, что это тоже новая тенденция не только в медицинском и социальном, но и в этическом смысле. Если раньше мы считали, что забота о человеке – это нахождение рядом с ним, то сейчас это становится чем-то прямо противоположным. Забота о человеке как нахождение от него на значительном расстоянии, потому что ты можешь заразить другого, быть опасным для другого. Как вам кажется, не являются ли новой этической нормой, которая говорит о некоем альтруизме в человеческих отношениях?
– Это новые явления в нашей жизни, и они непривычны. Как мы знаем из потока новостей, в разных странах люди по-разному принимают и переносят особенности приковидного образа жизни. По своему опыту мы можем видеть, что для людей разных профессий, разного личного уклада они воспринимаются по-разному.
Вот я – научный сотрудник в академическом институте. Я гуманитарий, и в своих исследованиях не связан с научным оборудованием; благодаря новым технологиям я уже пользуюсь библиотечными ресурсами онлайн. Так что я и так работаю по преимуществу дома, мой рабочий день не нормирован. Свои культурные потребности я также легко удовлетворяю онлайн. В этом смысле для меня ничего не изменилось, кроме того, что мне не надо ездить в Институт на научные сессии или административные совещания – они теперь проводятся в режиме видеоконференций.
Но я понимаю, что для многих людей, в особенности тех, у кого дети – школьники или студенты, переход на удаленку – это возникновение совершенно нового опыта, к которому они оказались не готовы психологически, а многие и материально. Во многих семьях жилищных, технических и финансовых возможностей оказалось недостаточно для такого изменения образа жизни.
Мы говорим об углубляющейся разобщенности, имея в виду социальное дистанцирование в ответ на пандемию. Но возникла и «новая общность», вынужденная совместность людей, во многих отношениях близких, но совсем не привычных к длительному совместному пребыванию.
На-днях случайно наткнулся в сети на публикацию об особенностях работы на удалении. Что-то в обсуждении этих особенностей мне показалось странным – и действительно, это была публикация 2019 года, когда о коронавирусе еще и речи не было. В той публикации обсуждались серьезные проблемы, с которыми сталкиваются те, кто переходит на удаленный режим работы. Наверное, тогда это звучало еще довольно экзотично. Но это те же самые проблемы, с которыми люди столкнулись год спустя уже на фоне тревог, страхов и трагедий, вызванных пандемией.
Интересно, что многие тревоги, которые заполоняли наше общение в апреле или в марте, то есть в самом начале эпидемии, постепенно отошли на второй план. Не потому, что они стали менее тревожными. Просто мы адаптировались к этому, мы изменили свой образ жизни, свое мышление, свое понимание. Мы даже стали говорить о «новой нормальности».
У этой ситуации есть, на мой взгляд, свое этическое измерение. При обсуждении социальных проблем, связанных с глобальным изменением климата, обращаются к двум стратегическим политическим принципам – принципу снижения негативных эффектов и принципу адаптации. Оба принципа применимы в отношении нашего поведения, как и к социальной политике в ответ на распространение коронавирусной инфекции. Мы стремимся уменьшить негативные последствия от пандемии, но вместе с тем мы стараемся адаптироваться к новым внешним условиям жизни.
Последнее может уязвлять и в психологическом, и в этическом отношении. Человек вроде как «звучит гордо». А тут приходится приспосабливаться, уступать что-то из своей идентичности, менять привычки. Но мы действительно ничего не можем поделать с природной стихией. Мы вынуждены приспосабливаться. И я хотел бы обратить внимание, что принцип адаптации, когда мы говорим о поведении перед лицом непреодолимых трудностей, – это социально-этический принцип, отвечающий принципу самосохранения.
– Можем ли мы в связи с этим говорить о появлении новой этики?
– Надо сказать, что есть, условно говоря «большая этика» – этика ключевых, базовых принципов. И есть, условно говоря, «малая этика» – этика поведения в конкретных ситуациях. Базовых принципов несколько. Это – не причиняй вреда, относись к другому с уважением, помогай другому, заботься о другом (если называть их по нарастанию нравственного ценностного содержания). Есть и другие: достоинство, равенство, справедливость, честность и т.д. Но все они вписываются так или иначе вот в эти ключевые.
Действительно, сегодня часто и по разным поводам говорят о «новой этике». Так вот, речь по сути идет о «малой этике» – о том, как в новых условиях, при новом понимании разных аспектов социальных и личных взаимоотношений применять принципы «большой этики», базовые принципы который не меняются на протяжении столетий, даже тысячелетий, возможно, на протяжении всего времени существования человечества.
Другое дело, что в разных культурных контекстах, в разных социальных условиях они, конечно же, наполняются разным содержанием. Как это содержание воплотить в конкретные отношения, в практические действия, решает каждый сам, в меру своего разумения, решимости и, конечно, ответственности – как ему не вредить и как помогать. Эти принципы ничуть не изменились и в условиях пандемии, но они получают другое выражение. Какое? Это вопрос каждодневного опыта, который мы постепенно накапливаем и который еще подлежит осмыслению.
– Как вы прокомментируете необходимость ношения маски с этической точки зрения?
– Мы все привыкли к призывам: «Носите маску – берегите себя и других». В моем традиционном восприятии ношение маски – это забота о себе самом. Я надеваю маску, чтобы не заразиться, чтобы хоть как-то быть защищенным от вирусов. А новых условиях ношение маски, даже если ты здоров, – это есть проявление заботы о другом. Когда возможно бессимптомное перенесение заболевания, забота о себе становится условием заботы о другом. Не буду говорить, что такое понимание заботы о другом философы пространно обсуждали не раз, причем в далеком прошлом. Но с позиций обычного нравственного опыта, такое понимание заботы о другом требует внимания.
– Рубен Грантович, вы сказали о ношении маски как одном из способов заботы о ближнем. Но ведь одновременно мы наблюдаем противоположную тенденцию – так называемые антиковидники срывают маски в общественных местах, устраивают митинги, говорят о том, что все это грандиозная мистификация, на самом деле никакой пандемии не существует… Как вы можете прокомментировать этот феномен общественного сознания? Это тоже что-то давно известное или нечто новое?
– Да, конечно, это давно известное. В первой трети XIX века луддиты – противники механизации промышленного производства – громили машины, воспринимавшиеся ими как угрозу их труду и образу жизни. Почти все новое, требующее изменения привычного образа жизни, воспринимается с недоверием, предубежденностью, враждебностью. Даже если речь идет о таком пустяке, как ношение масок. На самом деле мы не знаем стопроцентно, насколько ношение масок является препятствием для распространения вирусной инфекции. Да, научный опыт изучения распространения вирусных инфекций говорит, что маски помогают. Но в данном случае у нас нет точных данных. Есть такой принцип – принцип предосторожности, требующий принимать во внимание возможные риски, даже при отсутствии научно удостоверенных данных относительно их непременности. У нас нет достоверных данных, но мы должны вести себя предусмотрительно, имея в виду родственный опыт, мысля по аналогии. У нас нет времени на эксперименты. Да мы и не можем себе сейчас их позволить, потому что ценой этих экспериментов может стать здоровье и жизнь людей.
Меры, которые вводятся властями, вынужденные. Многие из них предпринимаются вслепую, и об их эффективности мы сможем судить потом, когда наступят постковидные времена. Другое дело, что негативизм в отношении мер, предпринимаемых властями, обусловлен некоторыми психологическими факторами.
Во-первых, это обычная реакция на новизну, непонятную и неприятную. Во-вторых, это обычная реакция граждан на любые директивы, исходящие от власти, не пользующейся доверием. Мы знаем, что в тех странах, где люди с доверием относятся к властям, они ведут себя дисциплинированно, и ситуация там существенно лучше.
Взять хотя бы Китай, насколько мы можем судить по тем сведениям, которые до нас доходят. Там в отдельных районах были очень высокие показатели заболеваемости. В феврале прошлого года, пока «пальму первенства» не перехватила Италия, самые высокие в мире. Но в результате по итогам года Китай – это наименее пострадавшая страна, как в человеческом плане, так и в социально-экономическом. Насколько я знаю, в Австралии ситуация тоже довольно благоприятная. В отличие от Новой Зеландии. В Австралии были введены строгие меры на краткий период времени. Были установлены очень высокие штрафы, которые, кажется, никому не пришлось заплатить, потому что не было повода к кому-либо их применить. Мы видим, что в противостоянии стихии очень важна дисциплина и социальная солидарность.
– Что вы подразумеваете под этим понятием?
– Социальная солидарность имеет разные проявления. В частности, то, что мы идем на самоограничения, которые, возможно, помогут нам противостоять этой беде. Поэтому я думаю, что обществу в целом (я имею в виду и граждан, и власти всех уровней) нужно вынести уроки из имеющих место фактов непонимания, недоверия, демонстративного девиантного поведения. Нужно вынести уроки с тем, чтобы с этим как-то работать в дальнейшем.
Интересно в связи с этим вот что. В странах, где либерально-демократические ценности превалируют, санкции за нарушение карантинного режима были очень высокими. В Австралии – 500 австралийских долларов, в Испании – 300 евро за нахождение в общественных местах, в том числе на улице, без маски. У нас штрафов против граждан, за исключением нескольких дней, кажется, в апреле, практически не было…
– Были единичные акции, но массовых, систематических штрафов, вы правы, не было и нет. Люди без масок безнаказанно пользуются общественным транспортом, ходят в магазины.
– Это удивительно. В нашем авторитарном, жестко-дисциплинарном полицейском государстве это средство социального контроля не было задействовано. Карательные методы по поддержанию дисциплины, направленные на сохранение общественного здоровья, в данном случае совершенно оправданные, не работали. Вот это – парадокс!
– Рубен Грантович, у меня создается впечатление, что Сovid пройдет, а жизнь в режиме онлайн останется. Многие не будут возвращаться к прежнему образу жизни. Как вы думаете, коснется ли это человечество, как социум, вплотную? Уничтожит ли это человечество – или мы сумеем адаптироваться?
– Это очень сильное предположение относительно уничтожения человечества. Изменится образ жизни, это несомненно.
Если говорить о таком аспекте нашей жизни, как цифровизация, здесь всё пока непросто. Недавно я пытался записаться на вакцинацию. Для этого, поскольку я не приписан ни к одной поликлинике, я должен был пройти непростую процедуру – не только зарегистрироваться на портале мосуслуг, но и привязать к своей странице на этом портале мой счет в Сбербанке, страницу в Фейсбуке, а также, желательно, ВКонтакте, Одноклассниках и Твитере. Я почувствовал себя, честно говоря, неуютно.
Мы вступаем в новую реальность, и ничего с этим поделать нельзя. У этой новой реальности есть масса своих плюсов, хотя, наверное, есть и много минусов даже для самых законопослушных и лояльных граждан. Человек оказываются как бы нагишом перед «всевидящим оком».
Это одна сторона дела. А другая – то, что мы находимся на удалении, общаемся через сети, через сервисы видеосвязи. И это общение далеко не для всех психологически комфортно. Само наличие такой возможности, конечно, прекрасно. Но, во-первых, имеющийся технический уровень связи не соответствует нашим потребностям. Вот я стараюсь все сделать, для того чтобы моя связь была гладкой. Камеру новую поставил, переключился на другой тариф Интернет и так далее. Но все равно остаются технические моменты, от меня не зависящие. И я оказываюсь заложником тех технических условий, которые мне доступны.
Но дело не только в этом. Есть какие-то психологические эффекты видеокоммуникации. Я пока не встречал объяснения этому со стороны специалистов. Видео-заседания изнурительны, многих они просто выжимают. Это тяжело. Преподаватели, которые ведут занятия со студентами, страдают. Многие студенты и тем более школьники не готовы технически и психологически для работы в таком режиме. Резко падает активность.
Вчера у меня в институте было заседание ученого совета, и я вижу, что активность у членов ученого совета гораздо ниже, чем обычно при очных заседаниях. Я читал впечатление американского профессора. Мы знаем, что академическая аудиторная активность у американских студентов существенно выше, чем у российских. И вот американский профессор говорит, что студенты стали гораздо пассивнее. Они меньше задают вопросов, их вопросы стали тривиальнее. Иными словами, техника вроде бы нас освобождает от перемещения в пространстве. Это особенно важно в условиях большого города, как бы ни была развита его транспортная система. А с другой стороны, она же обременяет. И это тоже парадокс.
– Как вы думаете, мы каким-то образом приспособимся к этому?
– У нас нет другого выхода. Конечно же, мы приспособимся. Во-первых, техника улучшится. Мы знаем, что за прошедший год выросли не только доходы соответствующих компаний, но и качество коммуникационных технологий. Мы знаем разные платформы, они по-разному работают. Мы можем выбирать. Во-вторых, мы, я надеюсь, перестроимся психологически. Будут выработаны регламенты поведения в видеосреде.
– Техника, несомненно, будет развиваться. А вот что касается тривиальных вопросов, – не означает ли это, что человечество глупеет в результате таких тенденций?
– Да, возникает такое впечатление. Но если в самом деле имеют место дегенеративные тенденции, какова их действительная причина? Повышение доступности информации? Изменение способов ее получения? Рост экстенсивности, разнообразия информации? Снижение ценности знания как такового? Изменение роли транслятора знаний? Изменение характера циркуляции знаний в культуре? Во многом это уже другая, более широкая тема, и острота обнаруживаемых в связи с ней проблем не обусловлена экстраординарным характером факторов, которые мы обсуждаем. Ситуация пандемии и жизни в этих условиях, конечно, усугубляет и ярче высвечивает тенденции, актуальность которых стала чувствоваться с середины 1990-х годов, если не раньше.
– Как вы думаете, что кардинально изменится в людях в результате этой пандемии? Какие человеческие черты обострятся? Какие, наоборот, нивелируются? Чему она нас научит и в чем изменит?
– Мне трудно прямо ответить на этот вопрос. Отвечу аналогией. Недавно где-то в сети обсуждалась проблема гопничества. Гопники девяностых годов – это своеобразный вариант того, что называлось шпаной в пятидесятые-семидесятые годы. И вот, в ходе обсуждения возник вопрос: «А куда делись гопники? Куда они исчезли?» Представители малых населенных пунктов отвечают: «Да никуда они не делись. Они просто стали тише». А из крупных населенных пунктов, из городов говорят: «Они ушли в виртуальность. Они играют в свои танчики. Они свою энергию расходуют в другом пространстве».
Статистика преступлений в России как будто бы говорит о том, что количество убийств за прошедший год существенно сократилось, но резко увеличилось количество афер, разного рода мошенничеств. Последние, опять-таки, виртуального свойства. Мы видим эти тенденции – вынужденное дистанцирование создает спрос на информационные технологии, которые в свою очередь представляют возможность для проявления разных человеческих качеств. С антропологической точки зрения, это немногим отличается от того, как природа человека проявляет себя в «реале». Все это – предмет для очень интересных исследований.
Но, опять-таки, если говорить об экзистенциальном, или существенном в жизни человека, те ценности и соответствующие им принципы, которые я ранее назвал, остаются базовыми. Мы никуда не можем деться от них, потому что они антропологически предзаданы – тем, что человек это социальное, коммуницирующее, общающееся существо. Никуда от этого не деться, потому что человек остается в постоянной связи с близкими людьми, с которыми надо каким-то образом выстраивать отношения, независимо от того, сколь сильно чувства любви, привязанности или, наоборот, непризяни.
Человек входит в те или в другие сообщества, которые тоже являются социальными организмами, где необходимо согласование интересов. Это базовые, антропологические факторы существования человека. Я не думаю, что такого рода вещи, как пандемия, которая рано или поздно закончится, или изменения технической среды, которые будут приспосабливаться к человеку, повлияют на эти факторы человеческого существования.
(Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Апресяном Рубеном Грантовичем либо касается деятельности иностранного агента Апресяна Рубена Грантовича)
Фото слайд авторское право : Dmytro Flisak
Фото превью авторское право : Kateryna Kon
